Подробный пересказ детство максим горький. Максим Горький - (Автобиографическая трилогия). Детство

– Акулина Ивановна Каширина. Это была крупная женщина с большой головой, огромными глазами, длинными, густыми волосами и рыхлым носом. Алеша быстро подружился с ней, так как она хорошо к нему относилась и любила рассказывать сказки. В день смерти отца у матери были преждевременные роды. Родился еще один мальчик, которого назвали Максим.

Все вместе на пароходе они отправились в Нижний Новгород. По дороге бабушка нюхала табак и рассказывала сказки, да так, что даже матросам нравилось. Новорожденный брат Алеши в пути скончался. Наконец, они приехали и их встречала многочисленная родня: дед , дядья Яков и Михайло, двоюродные братья, тетка Наталья и сестра Катерина. Деда звали Василий Васильич Каширин. Это был маленький старичок с рыжей бородкой и птичьим носом. Родня мальчику сразу не понравилась, даже бабушка немного изменилась после встречи с ними.

Глава 2

Дом деда был большой, но тесный. Внизу находилась красильная мастерская. Жили в нем все недружно, часто ссорились и даже втягивали детей в это. Дело было в том, что мать Алеши вышла замуж без благословения, теперь братья требовали у деда раздела ее имущества. Они дрались между собой, орали на отца. Ситуация в особенности усугубилась после их приезда. Алеше, привыкшему жить в дружной семье, все это было непривычно и тяжело.

Дед ему казался злым. Он заставлял его учить молитвы, по субботам сек своих внуков. Вскоре и до Алеши дошла очередь. Его высекли до полусмерти за то, что без спроса покрасил скатерть. Хоть бабушка ее и спрятала, но Саша Яковов проболтался. Жил у них еще Иван-Цыганок . Он тоже хотел помочь, пытался спасти скатерть, но не вышло. Что касается матери Алеши, она вместо того, чтобы заступиться, молча отдала своего ребенка. После этого ее авторитет в глазах сына пошатнулся. После порки он заболел. Пока лежал в постели, к нему пришел дед, хотел помириться. Он рассказал мальчику, как в молодости баржи тянул, а потом водолив. Большое впечатление на него произвел Иван-Цыганок, который подставлял свою руку, чтобы мальчику было не так больно.

Глава 3

Алеша быстро подружился с Цыганком. Бабушка рассказала, что его когда-то подкинули к их дому, вот она его и воспитала. Он был не только веселого нрава, но и парнем с «золотыми руками». Дядья часто ссорились, кто его к себе возьмет. По натуре Иван был очень добрым. Каждый раз, когда его отправляли на рынок, он приносил больше продуктов, чем следовало, то есть подворовывал. Этим он радовал скупого деда, но огорчал бабушку. Она боялась, что когда-нибудь он попадется. Вскоре Цыганок умер. Один из дядей Алеши, Яков, приказал ему нести на могилу жены, которую сам до смерти и забил, тяжелый дубовый крест. Парень просто не выдержал тяжести и надорвался.

Глава 4

Шло время, а в доме ничего не менялось, только становилось все тяжелее жить. Единственной радостью были бабушкины сказки. Как-то вечером в мастерской случился пожар. Бабушка, рискуя собой, вынесла оттуда жеребца, которого сильно любила. Обожгла руки, но все же спаслась. В эту ночь все не спали, рожала тетка Наталья и умерла. О смерти она давно молила бога, так как ее избивал дядька.

Глава 5

К весне дядья Яков и Михайло разделились, а дед купил новый большой дом. На первом этаже располагался кабак, а остальные пустующие комнаты дед стал сдавать. Алеша с бабушкой жил на чердаке. Она рассказывала ему о своем детстве. Как оказалось, ее мать обидел какой-то знатный барин. Девушка не вынесла горя и выбросилась из окна. Она не умерла, но осталась калекой. Акулина Ивановна с детства собирала милостыню, чтобы выжить. Но с тех пор, как мать, бывшая искусная кружевница, научила ее своему мастерству, дела пошли на лад. Об Акулине и ее искусных руках заговорил весь город. Вот тогда и появился в ее жизни дед. В свои 22 года он был уже водоливом. Акулину Ивановну любили все соседи, ходили к ней за советом. Она знала, какие травы от чего помогают.

Когда у деда было хорошее настроение, он тоже рассказывал мальчику о своем детстве. Мать его была злобной бабой-калашницей. Он помнил себя в 1812 году, когда к ним попали пленные французы. Деду было тогда 12, и один офицер даже пытался его научить французскому языку. Вскоре от скуки дед стал учить Алешу грамоте по церковным книгам. Тот быстро схватывал и оказался способным малым. О родителях Алеши дед никогда не говорил, он был ими недоволен, дети не удались.

Глава 6

Вскоре спокойная жизнь закончилась. Однажды вечером прибежал дядька Яков и сказал, что брат совсем сошел с ума: напал на них с Григорием, перебил всю посуду, и кричал, что пойдет отца убивать. Так он хотел выманить Варварино приданое. С тех пор Михайло часто приходил к деду учинять скандал, чем давал повод для сплетен на улице. Иногда он приходил с несколькими пьяными помещиками. Старик не сдавался, а бабушка каждый день плакала, просила бога вразумить ее детей.

Глава 7

Алеше казалось, что у деда – одни бог, а у бабушки – другой. Бабушка каждое утро находила новые хвалебные слова для молитвы, что заставляло мальчика внимательно вслушиваться. А у деда все было предсказуемо. Он становился на один и тот же сучок половицы, с минуту стоял, молча, а затем четко и требовательно говорил. Алеша знал все его молитвы наизусть и следил, чтобы тот ничего не пропускал.

Глава 8

Ближе к весне дед опять продал дом и переехал на улицу Канатную. Там по соседству жил полковник Овсянников и семья Бетленга. В доме было много интересных людей, но больше всего Алеше нравился нахлебник по прозвищу Хорошее Дело. Он все время что-то изобретал, и у него в комнате было множество странных вещей. Именно Хорошее Дело научил мальчика правильно излагать события, не повторяясь и опуская лишнее. Бабке с дедом их дружба не нравилась, так как они считали парня колдуном. Вскоре тому пришлось съехать.

Глава 9

У Алеши появился новый друг – ломовой извозчик Петр, который любил спорить с дедом о том, кто из святых святее. Однако со временем поведение Петра менялось в худшую сторону. Им даже интересовались полицейские. Как оказалось, он вместе с двумя другими грабил церковь.

Алешу интересовал дом полковника Овсянникова. Через щель в заборе он видел, как там всегда мирно играют мальчишки. Однажды, самый младший из них упал в колодец и он вместе с другими бросился спасать его. С тех пор они дружили, пока этого не заметил сам полковник. Тот выставил Алешу, который напоследок обозвал его «старым чертом». За это мальчика выпороли, а с Овсянниковыми он теперь мог общаться только через забор.

Глава 10

О матери Алеша вспоминал нечасто. Как-то зимой она вернулась и хотела забрать сына с собой, но дед не разрешал. Алешу увели из комнаты, а сами взрослые о чем-то долго спорили и говорили еще о каком-то ребенке матери. Мать осталась и стала учить его грамоте, арифметике. Обстановка в доме была напряженной, так как мать с дедом часть ссорились. Он хотел, чтобы она снова вышла замуж. Бабушка заступалась за дочь, за что однажды он ее избил. Алеша, желая отомстить деду, испортил его святцы. Мать стала водить дружбу с соседской женой военного, к которой часто приходили в гости различные офицеры и барышни. Дед тоже стал устраивать у себя «вечера», чтобы найти матери подходящего мужа и даже нашел одного – лысого, кривого часовщика. Но мать, конечно же, отказала ему.

Глава 11

Вскоре мать почувствовала себя хозяйкой в доме и стала сама приглашать гостей. К нам часто стали приходить братья Максимовы. После зимних праздников Алеша заболел оспой. Ухаживая за ним, бабушка рассказывала о его отце – Максиме Пешкове. Он был сыном солдата, сосланного в Сибирь. Мать мальчика рано умерла, отчего он был вынужден скитаться. Приехав в Нижний Новгород, он работал у столяра. В 20 он уже был знатным краснодеревщиком. С Варварой они поженились тайно, против воли деда, который надеялся выдать красавицу-дочь за дворянина. Дядья тоже невзлюбили отца Алеши и не раз пытались побить его. Вскоре молодая семья уехала в Астрахань.

Глава 12

Мать Алеши вышла замуж за младшего Максимова. Мальчику отчим сразу не понравился, а бабушка вообще с горя начала часто пить. Единственным убежищем была яма от сгоревшей бани. Там Алеша проводил все свои летние дни. У дедушки с бабушкой отношения совсем разладились. Он продал дом и купил две темные комнаты в подвальном помещении, сказал, что больше не хочет ее кормить.

Вскоре появилась мать с новым мужем. Они просили убежища, так как их дом сгорел со всем содержимым. Но дед отказал. Тогда они сняли бедное жилище, куда и забрали Алешу. Мать была снова беременна. Отчим не только проигрался в карты, но и оскорблял мать, обманывал рабочих. Бабушка жила с ними, помогала по хозяйству.

Вскоре Алешу отдали в школу. Ему там совсем не нравилось, так как его дразнили за бедную одежду, а учителя не любили оттого, что он хулиганил. После появления епископа Хрисанфа он немного поуспокоился, да и ладить стал со всеми лучше. Мать родила какого-то большеголового мальчика. Тот вскоре скончался. Отчим ходил к любовнице, а мать снова была беременна. В очередной раз, когда он бил мать в живот, Алеша хотел было его зарезать.

Глава 13

Алеша снова оказался у деда. Старик стал еще скупее. Разделил все хозяйство на две части, чтобы все затраты были поровну с бабушкой. Даже чай заваривали по отдельности. Бабушка снова занималась плетением, чтобы как-то заработать на хлеб. Алеша с другими ребятами собирал всякую ветошь, воровал дрова, обирал пьяных, а выручку приносил бабушке. От этого в школе еще больше все над ним издевались.

Когда он сдавал экзамены в третий класс, появились его мать с маленьким братом – Николаем. Отчим лишился работы и куда-то уехал, а она была тяжело больна. Заботы о Николае взял на себя дед, но из скупости часто недокармливал ребенка. Бабушка ушла к какому-то купцу в дом вышивать покров. Мать скончалась в августе, так и не дождавшись мужа. Бабушка с Колей переехали на квартиру отчима, а Алеша остался с дедом. Вскоре после похорон дед решил послать его «в люди». Так и поступил.

«Детство»

(Повесть)

Пересказ

В полутемной комнате на полу, под окном, лежит отец мальчика. Он одет в белое, необыкновенно длинный, его ве­селые глаза прикрыты черными кружками медных монет, доброе лицо пугает оскаленными зубами. Мать, Полуголая, стоит на коленях, зачесывает волосы на затылок гребенкой. Она непрерывно говорит что-то густым хрипящим голосом, и плачет.

Мальчика держит за руку бабушка. Крупная, мягкая, она тоже плачет, подталкивает мальчика к отцу. Он упирается, не идет, ему боязно и неловко. Он не понимал слов бабушки, которая советовала ему проститься с отцом, пока не поздно. Мальчик был тяжко болен, он помнил, что отец во время бо­лезни весело возился с ним, а потом вдруг исчез. Его заменила бабушка, которая пришла с Нижнего. Она говорила с мальчи­ком весело, интересно, ласково, и он очень быстро подружил­ся с ней. Ему хотелось уйти скорее из этой комнаты, где его по­давляла мать. Она всегда была строгой, чистой, гладкой, а те­перь растрепанная, рычала, не обращала внимания на сына.

В дверь заглянули черные мужики. Солдат-будочник закричал, чтобы быстрее убирали. Вдруг мать тяжело взметнулась с пола, тотчас снова села. У нее начались роды. Мальчик спрятался за сундук и оттуда смотрел, как извива­ется на полу мать, как бабушка ползает вокруг нее. Вдруг в темноте закричал ребенок. Бабушка поблагодарила Бога за родившегося мальчика.

Второй оттиск в памяти мальчика - кладбище и гроб отца в могиле. Мужики стали закапывать могилу, а маль­чик нее не отходил. Когда наконец они с бабушкой пошли к церкви, она спросила его, почему он не поплачет? Мальчик ответил, что не хочется. Отец всегда смеялся над его слезами, а мать кричала, чтобы он не смел плакать, Бабушка и внук поехали на дрожках. Мальчик никогда не слышал так часто имя Божие.

Через несколько дней на пароходе умер новорожденный брат Максим. Мальчик смотрит в окно - за ним льется пен­ная, мутная вода. Мать стоит у стены, незнакомая, другая. Бабушка не однажды предлагала ей поесть, но она молчала и была неподвижна. Вообще бабушка говорила с мальчиком шепотом, а с матерью громче, но осторожно, робко. Это еще больше сближало с ней внука. Мать сказала странные, чу­жие слова - «Саратов», «матрос». Появился человек в си­нем, принес ящик. Бабушка уложила туда тело маленького братика, но не смогла выйти с ним из каюты из-за полноты. Мать отняла у нее гроб, и они обе вышли. Синий мужик спро­сил мальчика о смерти брата. На что тот засыпал его вопроса­ми: кто он такой? кто такой «Саратов»? куда ушла бабушка? Он рассказал матросу о том, как закопали живых лягушек, когда хоронили отца. Матрос сказал, что нужно жалеть не лягушек, а мать. Раздался гудок парохода. Матрос сказал, что надо бежать, и мальчику тоже захотелось убежать. Он вышел к борту парохода, где толпились люди с котомками и узлами. Там его только толкали, спрашивали, чей он? По­явился седой матрос, отнес его обратно в каюту, пригрозил ему. В одиночестве мальчику было страшно, душно, темно. Он попытался выйти, но медную ручку никак нельзя было повернуть. Он ударил по ней бутылкой с молоком, бутылка разбилась, молоко натекло в сапоги. Огорченный, мальчик уснул, а когда проснулся, пароход уже дрожал и около него сидела бабушка. Она расчесывала свои густые, черные, очень длинные волосы. Сегодня она казалась мальчику злой, но она отвечала ему ласковым и добрым голосом. На соседней кровати лежала мать. Бабушка спросила мальчика, зачем он раскокал бутыль с молоком? Она говорила, выпевая слова. Когда улыбалась, лицо казалось молодым и светлым, но его портил рыхлый нос. Она нюхала табак. Вся была какая то темная, но светилась через глаза. Она сутула, почти горбата, очень полная, но движения были легкими и ловкими. До нее мальчик будто спал. А она вывела его на свет, сразу став на всю жизнь самым понятным и дорогим человеком.

Пароход медленно плыл к Нижнему, внук и бабушка проводят дни на палубе. Иногда бабушка думает о чем-то и грустит. Иногда рассказывает сказки, тихо и таинствен­но, слушать ее невыразимо приятно. Даже матросы просят ее рассказать еще. И зовут ужинать. За ужином они угоща­ют бабушку водкой, внука - дынями и арбузами. Все это скрытно, потому что на пароходе едет человек, который за­прещает есть фрукты.

Мать выходит на палубу редко и держится в стороне от бабушки и сына. Ребенок помнил радость бабушки при виде Нижнего. Она чуть ли не плакала. Когда пароход остановил­ся, к нему подплыла большая лодка. На палубу поднялись родственники. Бабушка познакомила внука с дедом, с дя­дями и тетями. Дед спросил, чей он? Мальчик ответил, что астраханский. «Скулы-то отцовы», - заметил дед и скоман­довал слезать в лодку. После того как попали на берег, все толпой пошли в гору. Дед и мать шли впереди всех. За ними шли дядья, толстые женщины в ярких платьях и дети по­старше мальчика. Он шел вместе с бабушкой и теткой На­тальей. Она была с большим животом, ей было трудно идти. Бабушка ворчала, зачем Наталью потревожили. Мальчику очень не понравились все, он чувствовал себя чужим, даже бабушка отдалилась. Особенно ему не понравился дед. Он ка­зался враждебным, но любопытным.

Дойдя до конца съезда, они пришли в приземистый од­ноэтажный дом, грязно-розовый, с выпученными окнами. Хотя он казался большим, внутри было тесно и темно. Вез­де суетились сердитые люди, всюду стоял едкий запах.

Мальчик очутился во дворе, тоже неприятном. Он был завешан мокрыми тряпками, заставлен чанами с разно­цветной водой. В углу, в пристройке, что-то кипело, и неви­димый человек говорил странные слова - «сандал», «фук­син», «купорос».

Началась и быстро потекла странная и пестрая жизнь. Теперь, оживляя прошлое, герой может сказать, что все было так, как было, хотя многое хочется оспорить, отверг­нуть. Слишком обильна жестокостью была жизнь в этом племени. Но правда выше жалости, и нужно рассказывать о тесном и душном круге впечатлений простого русского че­ловека.

Через несколько дней после приезда он заставил внука учить молитвы. Другие дети учились у дьяка. Его же учила тетка Наталья. Она просила просто повторять за ней слова молитвы, не спрашивая значения. Дед спрашивал, учил ли он молитвы? Тетка сказала, что у него плохая память. Тог­да дед сказал, что его надо сечь, и спросил, сек ли его отец? Мальчик не понял, что у него спрашивают, а мать сказала, что отец и сам не бил, и ей запретил. Говорил, что битьем не выучишь. Дед сказал, что будет пороть Сашу за напер­сток. Мальчик не понимал, как это - пороть. Он иногда ви­дел, что дядья давали своим детям подзатыльник, но они го­ворили, что это не больно. Историю с наперстком мальчик знал: дядя Михаил решил подшутить над полуслепым Гри­горием. Саша нагрел наперсток и положил под руку Григо­рия. В это время пришел дед и надел наперсток сам. Дед на­чал искать виноватых, и дядя Михаил свалил все на Сашу. Дед молча ушел. Дядья стали ругаться, все говорили, что виноват дядя Михаил. Мальчик спросил, будут ли его по­роть? Тогда Михаил крикнул матери, чтобы она уняла сво­его щенка, а то он его накажет. Мать сказала, чтобы он по­пробовал, и все замолчали. Она могла говорить краткие слова как-то так, точно отбрасывала людей от себя. Маль­чику было ясно, что все боятся матери, даже дед говорил с ней тише. Поэтому он хвастался, что она - самая силь­ная. Но то, что случилось в субботу, изменило его отноше­ние. До субботы он тоже успел провиниться, ему очень было занятно, как красится материя, и он захотел покрасить что- нибудь сам. Он поделился мечтой с Сашей, которого взрос­лые хвалили за послушание, а дед называл подхалимом. Саша Яковов был неприятен Алеше, ему больше нравил­ся Саша Михайлов. Он жил одиноко, любил сидеть в углах и около окон, молчать. А Саша Яковов мог говорить много и солидно. Он посоветовал взять из шкапа белую скатерть и окрасить ее в синий цвет. Мальчик вытащил скатерть, опустил край ее в чан, но подбежавший Цыганок вырвал ее и крикнул брату, чтобы позвал бабушку. Бабушка зао­хала, заплакала, потом стала уговаривать Цыганка, чтобы не говорил ничего дедушке, а Сашке - чтобы не наябедни­чал, она семишник даст. В субботу, перед всенощной, маль­чика привели на кухню. Дед готовил прутья. Саша Яковов не своим голосом просил прощения, но дед сказал, что про­стит, когда высечет. Саша покорно пошел к скамье и лег. Ванька привязал его шею полотенцем к скамье, стал дер­жать щиколотки. Дед позвал Алешу посмотреть, как секут. Саша от каждого удара кричал, дед приговаривал, что бьет за наперсток и за донос про скатерть. Бабушка закричала, что не даст бить Алексея, стала звать дочь. Дед бросился к ней, выхватил мальчика, приказал привязать. Дед засек его до потери сознания, и мальчик несколько дней хворал. В эти дни он сильно вырос, и сердце стало чутким к обиде и боли, своей и чужой. Его также поразила ссора бабушки и матери. Бабушка выговаривала, что она не отняла сына. Мать отвечала, что она хочет уйти, ей тошно. Вскоре она действительно уехала куда-то погостить.

К больному пришел дед. Он принес гостинцы, сказал, что перестарался. Просто разгорячился. Он вспоминает, что и его били, говорит, что от своих нужно терпеть и учиться, а чужим не даваться, что его также обижали, а он выбился в люди. Он начал рассказывать о своем бурлачестве. Ино­гда он вскакивал с постели и размахивал руками, показы­вал движения бурлаков и водоливов. Деда звали, но Алеша просил не уходить. И он до вечера пробыл с мальчиком, ко­торый понял, что он не злой и не страшный. Хотя забыть побои тоже было невозможно. После деда все решились про­ведывать больного. Чаще других была бабушка. Приходил и Цыганок, показывал свою руку. На ней были красные рубцы. Оказалось, он подставил руку, чтобы Алеше меньше попало. «За любовь принял», - сказал Цыганок. Он учит Алешу распускать тело, чтобы не было больнее, когда будут снова сечь. Он хорошо знает, как дед бьет, и хочет помочь мальчику научиться хитрить.

Цыганок занимал особое место в доме, дед ругался на него меньше, а за глаза хвалил его. Дядья тоже обращались с Цыганком ласково, не то что с Григорием, которому то нож­ницы нагреют, то гвоздь положат, то -накрасят лицо фукси­ном. Мастер сносил все молча, но у него появилась привыч­ка - прежде чем что-то взять, он обильно смачивал слюной пальцы. Бабушка ругала шутников. О Цыганке за глаза дя­дья говорили плохое. Бабушка объяснила, что они оба хотят потом взять его в свои мастерские. Хитрили они, а дед драз­нил их, говорил, что хочет оставить Ивана Цыганка себе.

Теперь мальчик жил с бабушкой, и она, как на пароходе, рассказывала сказки, или свою жизнь. От нее он узнал, что Цыганок - подкидыш. На вопросы Алеши она отвечает, что детей бросают от нехватки молока, от бедности. Дед хотел от­нести ребенка в полицию, а она отговорила. Ведь у нее очень много умерло детей, его она взяла на их место. Она очень об­радовалась Иванке, назвала его жуком, любила его.

В воскресенье, когда дед уходил на всенощную, Цыга­нок доставал тараканов, делал из ниток упряжь, вырезал сани и по столу разъезжала четверка вороных, за санями отправлял таракана-«монаха». Также показывал дресси­рованных мышат, с которыми обращался бережно, кормил и целовал. Знал фокусы с картами, деньгами, был, как ребе­нок. Но особенно был памятен в праздники, когда у празд­ничного стола собирались все. Много ели, пили, затем дядя Яков играл на гитаре. Под его музыку становилось жалко и себя, и других, все сидели неподвижно, слушали. Особен­но напряженно слушал Саша Михайлов, да и все застыва­ли, как очарованные. Дядя Яков цепенел, лишь пальцы его жили отдельной жизнью. Он всегда пел одну и ту же песню. Алеша не выносил ее, плакал в тоске.

Цыганок тоже слушал песню, иногда жалел вслух, что у него нет голоса. Бабушка предлагала ему сплясать. Яков по ухарски кричал, отбрасывая тоску, и Цыганок выхо­дил плясать. Он плясал неутомимо, самозабвенно, и лю­дей заражало его веселье. Они тоже вскрикивали, взвизги­вали. Бородатый мастер говорил Алеше, что не хватает его отца. И вызвал бабушку пройтись, как она иногда проходи­ла с Максимом Савватеевым. Бабушка, посмеиваясь, отка­зывалась. Но все стали просить ее, и она пошла в пляс. Але­ше она показалась смешной, он фыркнул, но все взрослые неодобрительно посмотрели на него. Мастер попросил Ива­на не стучать каблуками, а нянька Евгенья запела. Бабуш­ка не плясала, а рассказывала что-то. То останавливаясь, то уступая кому то дорогу, она танцевала свой танец и стано­вилась выше ростом, стройнее, красивее и милее. Кончив плясать, она принимала похвалы от сидящих, а сама рас­сказывала о настоящей плясунье, от танца которой плакать в радости хотелось. Бабушка ей завидовала.

Все пили водку, Григорий больше всех. Он становился разговорчивым и все чаще говорил об отце Алеши. Бабуш­ка соглашалась, что он был Господне дитя. Мальчику было все неинтересно, грустно. Однажды дядя Яков стал рвать на себе рубаху, дергать усы, бить себя по щекам. Бабушка ло­вила его руки, уговаривала перестать.

Выпивши, бабушка становилась еще лучше, будто ее сердце кричало, что все хорошо. Алешу поразили сло­ва дяди Якова о его жене, он спросил бабушку, но она про­тив обыкновения, не ответила ему. Поэтому мальчик пошел в мастерскую и спросил у Ивана. Тот тоже ничего не расска­зал, но мастер поведал мальчику историю о том, что дядя насмерть жену забил, а теперь его совесть дергает. Сказал, что Каширины доброго не любят, завидуют, истребляют. Только бабушка среди них совсем другая,

Алеша вышел из мастерской напуганный. Все было странно и волнующе. Мальчик помнил, что мать и отец ча­сто смеялись, а в этом доме смеялись мало, кричали, тайно шептались. Дети были прибиты к земле, и Алеша чувство­вал себя чужим. Его дружба с Иваном росла. Тот все также подставлял свои руки под удары плетьми. К тому же Алеша узнал еще кое-что о нем. Оказалось, что каждую пятницу его отправляли на базар за провизией. Иногда он долго не возвращался, и все волновались. Больше всех переживала бабушка, что они погубят человека и лошадь. Когда Цыга­нок все же приезжал, все начинали дружно таскать приве­зенные им продукты. Их всегда было намного больше, чем можно было купить на деньги, которые давал дед. Оказа­лось, что Цыганок ворует, а все домашние, кроме бабушки, его хвалят за это. Бабушка боялась, что если Ивана пойма­ют, забьют до смерти. Алеша стал просить Цыганка, чтобы он больше не воровал. Тот и сам понимал, что это плохо, но он делает это со скуки. Цыганок просил, чтобы Алеша нау­чился играть на гитаре, и признался, что не любит Кашири­ных, кроме бабани. А Алешу любит, потому что он Пешков.

Вскоре он погиб. Он и дядья понесли тяжелый крест, который Яков хотел поставить жене на могилу. Деда и ба­бушки не было дома, они уехали на панихиду. Григорий советовал Ивану, чтобы он не держал все в себе. Григорий увел мальчика в мастерскую, рассказал о своем знакомстве с дедушкой. Оказалось, они вместе начинали это дело, а по­том сам стал хозяином. Алеше было приятно и тепло ря­дом с Григорием, а тот поучал - гляди всем в глаза. Но тут произошло страшное. Принесли Цыганка, который теперь умирал посреди кухни. Из него текла кровь, он таял на гла­зах. Дядя Яков сказал, что он споткнулся, дядья бросили крест, его и придавило. Григорий обвинил их в смерти Ива­на. С Ивана сняли шапку, обставили свечами. В кухню тя­жело ввалились дед и бабушка и многие другие. Алеша вы­лез из-под стола, где прятался, но дед отшвырнул его. Он грозил дядьям, а бабушка, черная, приказала всем выйти вон. Цыганка похоронили непамятно.

Алеша часто слушал, как молится бабушка. Она расска­зывала Богу, что случилось, просила за всех, чтобы всем Бог дал своей милости. Рассказывая о Боге, она разворачивала перед мальчиком сказочные красивые картины, где Бог ста­новился кем-то добрым, справедливым. Она говорила, что все в доме хорошо, но Алеша видел обратное. Он часто слы­шал, что все хотели уйти из дома: и Наталья, и Григорий. Наталью бил муж, тихонько от других. Бабушка говорила, что дед тоже бил ее, а она подчинялась - муж, и старше нее. Иногда Алеше казалось, что она играет в иконы, как в ку­клы. Она нередко видела чертей на крышах соседей, в банях, в оврагах. Также она рассказывала мальчику сказки, были. Она не боялась ничего и никого, кроме тараканов.

Однажды загорелась мастерская. Дед выл, а бабушка строго и внушительно командовала. Она кинулась в огонь, чтобы вынести бутыль с купоросом, иначе он мог взорвать­ся. Прибежавшим соседям кланялась и просила помощи, чтобы уберечь их постройки. Она металась по двору, все видя, все замечая.

После пожара дед гордился женой. Той же ночью умер­ла Наталья.

К весне дядья разъехались, и дом наполнился кварти­рантами. Бабушка служила повитухой, лечила детей, дава­ла хозяйственные советы. Иногда в доме появлялась мать и быстро исчезала. Алеша спрашивал, колдунья ли бабуш­ка, а она в ответ начинала рассказывать о своей молодости. Оказывается, она была из бедной семьи, ее мама была ин­валидом - отсохла рука. Бабушка научилась у нее плести кружева, начала сама обеспечивать себе приданое. Потом вышла замуж за дедушку.

Однажды когда дедушка был нездоров, он начал учить Алешу читать. Грамота давалась ему легко. Вскоре читал по слогам псалтырь. Но очень любил и дедовы по­басенки, которые тот после долгих уговоров начинал рас­сказывать. Он говорил о своем детстве, о пленных фран­цузах, об офицере, который жил рядом с ними, о рус­ских людях. Дед говорил, что нужно учить русских, то­чить - а точила настоящего нет. Иногда приходила ба­бушка, тогда они вместе с дедом вспоминали, как ходи­ли на богомолье, как хорошо жили. Затем они обсуждали своих детей, признавали, что они не удались. Дед обви­нял бабушку в том, что она им потакает, бабушка успока­ивала, что у всех такие ссоры и распри. Иногда дед успо­каивался от этих слов, а один раз ударил ее по лицу при Алеше. Она стерпела, ушла.

Снова начался кошмар. Дядья снова стали спорить меж­ду собой, Михаил перебил у Якова всю посуду, буянил, за­тем пошел к отцу. Дед начал ругать Якова, упрекать в том, что они с братом хотят забрать приданое Варвары. Бабушка послала Алешу глядеть в окошко, чтобы вовремя увидеть приближение Михаила. Мальчик увидел, как Михаил за­шел в кабак. Он сказал эту новость деду, тот опять послал его наверх. Мальчик все чаще думал о матери. Где она жи­вет, что делает? Сквозь думы мальчик замечает, что дядю Михаила выталкивают из калитки. Бабушка сидит на сун­дуке и молит Бога о разуме для своих детей.

За время проживания деда на Полевой улице дом Ка­шириных стал знаменитым из-за драк. Дядя Михайло с пьяными помощниками, отбойными мещанами, держа­ли в осаде дом по ночам. Бабушка бегала во дворе, угова­ривала сына, в ответ слышна была ругань. Однажды, ког­да в один из таких вечеров дед был нездоров, он встал со свечкой у окна, и в него полетели кирпичи. Он то ли сме­ялся, то ли плакал, говорил, что пусть его убьют. В дру­гой раз Михайло ломился в дверь, а четверо - дед, двое постояльцев, жена кабатчика - стояли, ждали. Дверь была почти выбита, бабушка кинулась к маленькому оконцу уговаривать сына, но он ударил ей по руке колом. Дверь распахнулась, дядя вскочил в проем и тут же был сметен с крыльца. Оказалось, бабушке сломали руку, по­звали костоправку. Алеша подумал, что это бабушкина смерть и заорал на нее: «Пошла вон!». Дед выпроводил его на чердак.

Мальчик рано понял, что у бабушки и дедушки - раз­ные боги. Бабушка каждое утро простодушно и искренне хвалила Бога, Богородицу, находя разные новые слова, и это заставляло внука вслушиваться в молитву. Утренняя молитва была недолгой, ей нужно было хлопотать по хозяй­ству. Дед очень сердился, если она запаздывала с чаем.

Иногда дед просыпался очень рано, входил на чердак и, слушая ее молитву, презрительно кривил губы. Он счи­тал, что нужно молиться правильно, по канонам, а она все делает не так. Дед называл ее еретичкой, удивлялся, как ее терпит Господь, а она была уверена, что Бог все понима­ет, «Ему что не говори - Он разберет». Мальчик понимал, что Бог бабушки всегда был вместе с ней, она даже живот­ным говорила о Нем. Ее Бог ко всем «был одинаково добр, одинаково близок». Однажды избалованный любимец всего двора, дымчатый кот, притащил скворца. Бабушка отняла измученную птицу и упрекнула кота: «Бога ты не боишься, злодей подлый». Кабатчица и дворник начали смеяться над этими словами, но бабушка гневно крикнула им, что скоты тоже Бога понимают не хуже людей.

Также она беседовала, жалея, с унылым конем Шара- пом, называя его стареньким Боговым работником.

Несмотря на это, бабушка не произносила имени Бога так часто, как дед.

Однажды увидев, что кабатчица ругается с бабушкой и бросает в нее морковью, Алеша решил отомстить ей и за­пер в погребе. Но бабушка заставила ее выпустить, сказав, что нельзя во взрослые дела вмешиваться.

Дед, желая научить внука, всегда говорил ему о Боге вездесущем, всевидящем. Но его молитва была совсем не та­кой, как у бабушки. Перед утренней молитвой он тщатель­но умывался, одевался, причесывался. Затем становился на одно и то же место к образам и внушительно, твердо, внятно и требовательно начинал читать молитву «Верую». Он весь напрягался, будто рос к образам, становясь выше, тоньше, суше.

Алеша внимательно слушал, не пропустит ли дед слово.

И если так случалось, с удовольствием сообщал ему об этом.

Однажды бабушка шутливо сказала ему, что такая од­нообразная молитва скучна Богу. Дед затрясся, бросил ей в голову блюдечко и завизжал, чтобы она ушла вон.

Рассказывая внуку о силе Бога, дед всегда подчеркивал его жестокость. Согрешили люди - и потоплены, и разруше­ны города их. Он говорил, что всякий нарушитель закона Бо­жьего будет наказан смертью и погибелью. Мальчику сложно было поверить в жестокого Бога, и он думал, что его нарочно пугают, чтобы заставить бояться не Бога, а деда. Дед водил внука в церковь. И даже в храме тот разделял, какому Богу молятся там. Всё, что читали священники, было для дедова Бога, а то, что пели певчие в хоре - для бабушкиного. Дедов Бог вызывал у мальчика неприязнь, страх. Он казался стро­гим, не любил никого. Он прежде всего искал в человеке дур­ное, грешное, всегда ждал покаяния и любил наказывать.

В те дни мысли о Боге были главной пищей души маль­чика. Все другие ощущения и впечатления возбуждали в нем отвращение и злость. Бог был самым лучшим и светлым для него - Бог бабушки, который любил все живое. Мальчика тревожил вопрос, как же дед не видит доброго Бога?

У Алеши не было товарищей. Ребятишки не любили его, обзывали Кашириным, что ему совсем не нравилось. Часто случались драки, и Алеша приходил домой в синяках и ссадинах. Но он не мог спокойно смотреть на жестокость детей, когда обижали животных, нищих и Игошу Смерть в Кармане. Местные мальчишки издевались над ним, бро­сали камни, шутили, а он не мог им ответить ничем, кроме двух-трех ругательств. Еще одним жутким впечатлением улицы был бывший мастер Григорий, который совсем ослеп и просил подаяние. Алеша боялся к нему подходить, пря­тался. Алеше, как и бабушке, было перед ним стыдно.

Был еще один человек, которого боялся Алеша. Это была женщина, Ворониха. Вечно пьяная, синяя, огромная, она точно мела улицу, ведь от нее разбегались все кто куда. Бабушка рассказала Алеше, что муж продал ее начальнику, а когда она через два года вернулась, ее дети умерли, а муж сидел в тюрьме. С тех пор она стала пить и гулять.

Бабушка вылечила скворца, отнятого у кота, сделала ему культю, обрезала сломанное крыло, научила разгова­ривать. Несмотря на забаву, мальчику было очень тоскли­во, темно, плохо.

Дед продал дом кабатчику, купив другой, более уют­ный. Соседями стали полковник Овсянников, Бетленг, мо­лочница Петровна. В доме было много незнакомых людей, военный из татар. В пристройке - ломовые извозчики. Алеше приглянулся нахлебник Хорошее Дело. Его не лю­били за увлечение - он занимался чем-то странным. Алеша наблюдал за ним, а однажды Хорошее Дело пригласил его в комнату. Мальчик спросил его, чем он занимается? Тот пообещал ему сделать битку, чтобы он к нему больше не хо­дил. Алеша обиделся и ушел.

Иногда, дождливыми вечерами, если дед уходил из дома, бабушка приглашала всех постояльцев пить чай. В один из таких вечеров она рассказывала историю про ивана-воина и Мирона-отшельника.

Жил-был злой воевода Гордион, он не любил правду и больше всего не любил старца Мирона. Он посылает вер­ного слугу, Ивана-воина, чтобы тот убил старика и принес ему голову, чтобы собаки съели. Иван послушался, пошел, думая о своей горькой доле. Пришел к отшельнику, а тот знал, что он пришел убивать. Стыдно перед отшельником стало Ивану, но и ослушаться воеводу боязно. Он вынул меч и предложил отшельнику помолиться в последний раз за весь род людской. Старик говорит, что лучше сразу бы убил, потому что длинная молитва за род людской. Начал молиться Мирон год за годом, дубок вырос в дуб, от его же­лудя целый лес пошел, а молитве нет конца. Так и держатся они по сей день. Старец просит у Бога радости и помощи людям, а у Ивана истлела одежда, рассыпался меч. Он не может двинуться с места, видно, в наказание, чтобы злого приказа не слушался, за чужую совесть не прятался бы. Л молитва старца до сих пор течет к Господу.

Хорошее Дело внимательно слушал бабушку, порывался записать. Сказка бабушки вызвала у него слезы. На следую­щий день он пришел извиниться за свое поведение. Бабушка запретила Алеше ходить к нему, мало ли он какой. Алеше, наоборот, было интересно, что будет делать Хорошее Дело. Он нашел его в яме, сел рядом с ним. Они подружились. Те­перь Алеша часто наблюдал, что делает Хорошее Дело, как плавит металлы. Разговаривал постоялец мало, но всегда метко и вовремя. Он всегда знал, когда Алеша выдумывает, а когда говорит правду. Например, когда мальчик рассказал о драке, когда они с бабушкой отнимали у мещан извитого, окровавленного человека, Хорошее Дело сразу понял, что это правда. Он также давал советы мальчику, помог ему понять, что сила в быстроте движения. Нахлебника всё больше не любили, бабушка запрещала туда ходить, дед порол за каж­дое посещение. Постоялец уехал, понимая, что он чужой для людей, поэтому его и не любят.

После отъезда Хорошего Дела Алеша подружился с Пе­тром, ломовым извозчиком. Он всегда спорил с дедом, кто из святых святее.

В одном из соседских домов поселился барин. Он обла­дал странной привычкой стрелять из ружья дробью во всех, кто ему не нравился. Петр специально прохаживался мимо стрелка, чтобы тот стрелял в него. А после этого рассказывал истории про свою барыню. Иногда по праздникам приходи­ли в гости Саши - Михайлов и Яковов. Мальчишки реши­ли украсть у соседского барина щенка, для этого составили план. Алеша должен был отвлечь барина, плюнув ему на го­лову, что он и сделал. Алешу поймали и выпороли его одно­го, а дядя Петр шептал, что нужно и камнем. Алеше было стыдно, обидно, а при взгляде на лицо Петра - противно.

Другим соседом был полковник Овсянников. Через за­бор Алеша наблюдал за стариками и за тремя мальчиками, беззлобными и ловкими. Однажды Алеша обратил их вни­мание на себя, но все равно они не звали его играть. Он стал свидетелем, как во время игры в прятки один из братьев упал в колодец. Алеша помог вытащить его. Через неделю братья вновь появились во дворе и позвали Алешу к себе. Он узнал, что у них нет матери, их растит отец и мачеха. Ве­чером появился старик, вывел Алешу за ворота, приказав больше не приходить. Алеша обозвал его старым чертом, и старик пошел ругаться с дедом Алеши. Дед опять порол Алешу. После порки Алеша разговорился с Петром, и тот начал говорить плохие слова про барчуков. Алеша поругал­ся с ним, тот прогнал его с телеги и при Алеше соврал вы­шедшей на шум бабушке, что он терпит от мальчика униже­ния и ругательства, но бабушка не поверила. С тех пор меж­ду Алешей и Петром вспыхнула война. Петр всячески ста­рался досадить мальчику, тот не оставался в долгу. Знаком­ство с барчуками продолжалось.

Поведение Петра менялось в плохую сторону. Приш­ли полицейские, говорили с дедом о Петре. Затем Петровна увидела его в саду, у него за ухом была глубокая трещина, всюду кровь, около правой руки шорный нож. Оказалось, что он, немой и еще один человек грабили церкви.

Однажды мальчик пошел ловить снегирей. Вернувшись домой, увидел тройку лошадей. Приехала мать. Она реши­ла забрать Алешу с собой, дед не позволял. Выпроводив ре­бенка из комнаты, взрослые долго спорили о каком-то ре­бенке матери. Позже мать и сын разговаривали, она проси­ла рассказать что-нибудь. Вскоре мать начала учить Але­шу гражданской грамоте. Заставляла учить стихи. Алеше сложно было запоминать их, на прочтенные строки накла­дывались его собственные стихи. Алеша понимал, что ма­тери плохо с ними. Дед готовил что-то неприятное, и после одной беседы мать ушла к постояльцам. Дед долго бил бабушку, Алеша позже помогал ей убираться и вытаскивал из головы глубоко вошедшие туда шпильки. Назло деду Але­ша порезал его святцы. Дед в ярости хотел избить его, но мать вступилась, пообещала все наладить.

Дед прогнал постояльцев, Бетлингов и решил сам при­нимать гостей. Стали приходить Матрена, сестра бабушки, чертежник Василий, дядя Яков. Мальчик наблюдал по ве­черам за взрослыми, за часовых дел мастером, за песнями Якова. Было два или три таких вечера, а затем мастер явился в воскресенье. Дед торжественно сказал матери, чтобы ими шла с Богом, что мастер хороший человек. Варвара сорвала с себя одежду, оставшись в одной рубахе. Бабушка не выпустила ее в переднюю, а мать сказала, что завтра уедет. Позже, во время обеда, мальчик понял, что русские люди любят забавляться горем.

После случившегося дед стал тише, чаще стал бывать в одиночестве, читал какую то книгу. К матери, которая те­перь жила в двух комнатах передней, стали ходить братья Максимовы, Петр и Евгений, офицеры. После весело про­веденных святок Алеша вместе с Сашей Михайловым пош­ли в школу. Школа Алеше сразу не понравилась, брат, на­оборот, быстро нашел товарищей. Но когда он однажды за­снул на уроке и был осмеян товарищами, то перестал хо­дить в школу. На третий день мальчиков выпороли. Наняли провожатого, но Саша все-таки умудрился сбежать. Толь­ко к вечеру нашли Сашу у монастыря. Привезли его домой, даже не били. А он делился с Алешей планами побега. Але­ша не мог убежать вместе с ним, он решил стать офицером, а для этого нужно было учиться. Вечером бабушка расска­зала историю о суде пустынника Ионы с мачехой. Его отца напоила зельем молодая жена, вывезла сонного на лодке и утопила. Потом стала лживо показывать свое горе. Люди поверили ей, а пасынок Ионушко - нет. Он просил Бога и людей рассудить их. Пусть бросит кто-нибудь нож булат­ный, и в кого он попадет из них, тот и виноват. Мачеха ста­ла ругаться на него, а люди призадумались. Вот вышел ста­рый рыбак и сказал, чтобы дали ему этот нож. Подкинул высоко в небо, нож птицей полетел в небеса, а на рассвете упал и прямо в сердце мачехи.

На следующий день Алеша проснулся в оспинах. Его переместили на задний чердак, перевязали. Ходила за ним только бабушка. У мальчика были кошмары, от одного, в котором умерла бабушка, он выкинулся из окна. Еще три месяца мальчик провел в постели, ноги его не слушались. Наступила весна, а с ней все чаще и чаще бабушка прихо­дила с крепким запахом водки. Она рассказывала мальчи­ку историю отца, мать отца рано померла. Его взял к себе крестный, начал учить столярскому мастерству, но Максим сбежал и стал работать у подрядчика на пароходах Колчи- на. Там он познакомился с Варей, пришел свататься в сад. Бабушка испугалась, она знала, что дед не отдаст Варю бо­сяку. Максим сказал, что нужно бежать, просил у Акулины Ивановны помощи. Варя призналась матери, что они дав­но живут как муж и жена, только теперь им обвенчаться нужно. Тут бабушка посоветовала Алеше не склонять, как подрастет, женщин на беззаконные дела. Рассказ продол­жался: бабушка было кинулась драться на них, но остано­вилась, боем дело не поправишь. Договорились, что бабуш­ка устроит все с попом и венчанием.

У отца был недруг, и он обо всем догадался. Когда мо­лодые уехали, негодяй потребовал у бабушки полсотни. Она не дала, и тогда он рассказал все деду. Поднялся бунт, со­брались сыновья, помощники, они вооружились кто чем мог, и собрались в погоню. Ведь дед хотел Варвару замуж за барина какого отдать, не за бедного. Бабушка подрезала гуж у оглобли, дрожки дорогой перевернулись, и дед опо­здал - родители Алеши уже повенчались. Максим раски­дал братьев жены, а дед отказался от дочери, а дома избил бабушку, наказал не думать больше о ней. Алеша не мог по­нять, кто говорит правду, ведь дед рассказывал историю иначе - и в церкви он был, и венчание не было тайным.

Бабушка стала ездить к молодоженам, привозить про­дукты, тайно взятые из дома, деньги. Варя и Максим были счастливы. Скоро должен был появиться ребенок, Алеша, а дед все молчал. Хотя он знал, что бабушка туда ходит. Сердце отцовское не выдержало, сказал он бабушке, что­бы пришли молодые. Дед пригласил их жить у себя. Мак­сим носил тещу на руках, любил ее, как маты Они пля­сали вместе, пели, и всем было хорошо. Когда появился Алеша, Максим так радовался, что даже дед умилился. Однако дядья не любили его за шутки - то на Великий пост бутылок наставил в окно, и по дому раздавался жут­кий гул, то из убитых волков чучела сделает, да в сенях поставит. Шутки Максима перенял Яков, они вместе ста­ли делать страшные рожи, ходить по улицам, пугать лю­дей. Михайло затаил злобу на Максима. Вместе с Яковом и еще одним дьячком заманили они его на пруд и столкну­ли в прорубь. Хитростью ушел от расправы Максим, вы­тянулся подо льдом, чтобы не били его больше каблуками по рукам. А когда они ушли, вылез - и в полицию. Он не сказал, что это дядья его чуть не утопили, сказал, что сам упал. Вместе с квартальным вернулся Максим домой, с се­дыми висками, весь багровый, руки в крови. Он подгово­рил бабушку, чтобы она упредила сыновей. Потом дед ска­зал спасибо Максиму за то, что не выдал дядьев. После это­го Максим лежал недель семь, а потом они уехали в Астра­хань, строить триумфальную арку.

Дед обанкротился, дал одному барину деньги в рост, а тот обанкротился. Бабушка рассказала Алеше еще одну историю про дьяка Евстигнея. Он считал себя самым умным, учил всех уму разуму. И забрали его бесы в ад. Сунули его в адово пламя, а он опять спесиво говорит, что у них угарно.

Мать поднималась на чердак редко. Она с каждым днем менялась, становилась красивее, в ней появлялось что-то новое.

У Алеши проснулись ноги, он почувствовал, что они живые, целые. Он пополз к двери, чтобы показать, порадо­вать родных. В комнате у матери он познакомился со ста­рухой, сухой и зеленой. Это была мать Евгения Максимо­ва. А мать сказала, что он будет его отчим, бабушка увела Алешу на чердак. Алеше чувствовал обиду на взрослых об­манщиков. Чуть только ему разрешили выходить на ули­цу, он стал обустраивать в яме жилище. Растаскивал бу­рьян, убирал кирпичи. За деятельной самостоятельной ра­ботой он постепенно терял интерес к домашним делам. Все в доме стало чужим, а старуха в зеленом пугала его и вну­шала отвращение. Она постоянно делала Алеше замечания. В отместку он намазал стулья вишневым клеем. Дед выпо­рол его, мать долго уговаривала не злиться, рассказывала о будущем, планировала много «потом».

Алеша сделал-таки в яме убежище с сидениями. Дед помог ему, перекопал коренья у бурьяна, но потом бросил это занятие. Ведь он собирался продать дом, чтобы дать за матерью приданое. Мальчик поранил ногу заступом и не смог проводить мать к венцу. Потом мать собрала вещи и уехала с Максимовым в Москву. Алеша остался с дедом, помогать ему в саду. У ребенка было тихое и созерцатель­ное время, он перестал замечать разговоры деда. Дед те­перь выгонял бабушку из дома, она жила то у одного сына, то у другого. Он продал дом и снял две комнатки в подва­ле. А еще сказал бабушке, что теперь она будет сама себя кормить.

В тряске прошло два года, вплоть до смерти матери. Она приехала сразу после того, как дед переселился в подвал. Отчим и мать говорили, что все сгорело, дед же говорил, что Евгений проиграл все в карты. Потом Алеша оказал­ся в доме в Сормове, жил с бабушкой, отчимом и матерью. Мальчик постоянно дрался с мальчишками, мать ругала его, бабушка была за кухарку и уборщицу. Перед тем как матери родить, мальчика опять отослали к деду. Приеха­ли мать с ребенком и бабушка, оказалось, отчима выгнали с работы. По настоянию матери Алеша стал ходить в шко­лу. Там его сразу невзлюбили учитель и поп. Учитель - за шалости, а поп - за то, что Алеша передразнивал его ма­неру разговаривать. Противостояние продолжалось до тех пор, пока не приехал епископ Хрисанф, который разглядел в мальчике знания Псалтыря, молитв. Он долго разговари­вал с учениками, а затем вывел Алешу и посоветовал ему сдерживаться, и сказал, что знает причину его озорства.

В школе наладилось - дома произошла катастрофа. В книге отчима Алеша нашел деньги и взял рубль. Он ку­пил книгу сказок Андерсена, хлеб и колбасу. Дома мать по­гасшим голосом спросила его, он ли взял деньги? Алеша со­знался, показал книги, которые тут же были отобраны и на­всегда спрятаны.

Когда мальчик вернулся в школу, там все знали о его проступке, и стали обзывать его вором. Алеша обиделся на мать и отчима, он не хотел больше ходить в школу. Мать спросила, кто именно из учеников сказал первый? Узнав, мать залилась слезами. Алеша вновь стал ходил в школу.

Однажды он стал свидетелем жуткой сцены. Мать пы­талась удержать отчима, а он начал бить ее ногой в грудь. Алеша схватил нож и со всей силы ударил отчима в грудь. К счастью, мать оттолкнула мужа и нож только оцарапал

кожу. Отчим все же ушел из дома. А Алеша вполне пони­мал, что мог зарезать его.

Вспоминая свинцовые мерзости жизни, Алеша понимал, что нужно говорить об этой живучей подлой правде. Наша жизнь изумительна тем, что сквозь пласт этой правды рус­ский человек преодолевает ее, творит, любит, верит, надеется.

Снова Алеша у деда. Бабушка и дед разделили хозяй­ство, поровну все затраты. Дед стал ходить просить денег на жизнь, ему давали. После полусотни лет совместного житья он настаивал на том, чтобы разделить все пополам. Алеша помогал бабушке, сдавал ветошь, вырученные деньги при­носил ей. Потом он связался с компанией подростков, они воровали тес и жерди, но больше им нравилось собирать ве­тошь. Подростки все были из неблагополучных семей, за плечами у каждого была своя тяжелая история. Но маль­чишки жили дружно, деньги доставались им с трудом, но они делили их поровну.

Алеша сдал экзамены в третий класс. Дед забрал все подарки - книгу Крылова, Евангелие, похвальный лист. Алеша стал опять больше времени проводить на улице, но это продолжалось недолго. Отчим опять потерял работу, уе­хал куда-то, мать с золотушным Николаем приехала к деду. Мать медленно умирала, дед все чаще говорил о смерти. Она умерла в августе, бабушка с Колей в то время переехала на квартиру к отчиму. Перед смертью мать несколько раз уда­рила Алешу плашмя ножом.

Через несколько дней после похорон дед сказал: «Иди- ка ты в люди, Алексей». И он так и сделал.

На этой странице искали:

• краткий пересказ детство горький
• краткий пересказ отцы и дети по главам
• краткий пересказ детство горький по главам
• краткий пересказ детство
• отцы и дети краткий пересказ по главам

Я лежу на широкой кровати, вчетверо окутан тяжёлым одеялом, и слушаю, как бабушка молится богу, стоя на коленях, прижав одну руку к груди, другою неторопливо и нечасто крестясь.

На дворе стреляет мороз; зеленоватый лунный свет смотрит сквозь узорные – во льду – стёкла окна, хорошо осветив доброе носатое лицо и зажигая тёмные глаза фосфорическим огнём. Шёлковая головка, прикрыв волосы бабушки, блестит, точно кованая, тёмное платье шевелится, струится с плеч, расстилаясь по полу.

Кончив молитву, бабушка молча разденется, аккуратно сложит одежду на сундук в углу и подойдёт к постели, а я притворяюсь, что крепко уснул.

– Ведь врёшь, поди, разбойник, не спишь? – тихонько говорит она. – Не спишь, мол, голуба душа? Ну-ко, давай одеяло!

Предвкушая дальнейшее, я не могу сдержать улыбки; тогда она рычит:

– А-а, так ты над бабушкой-старухой шутки шутить затеял!

Взяв одеяло за край, она так ловко и сильно дёргает его к себе, что я подскакиваю в воздухе и, несколько раз перевернувшись, шлёпаюсь в мягкую перину, а она хохочет:

– Что, редькин сын? Съел комара?

Но иногда она молится очень долго, я действительно засыпаю и уже не слышу, как она ложится.

Долгие молитвы всегда завершают дни огорчений, ссор и драк; слушать их очень интересно; бабушка подробно рассказывает богу обо всём, что случилось в доме; грузно, большим холмом стоит на коленях и сначала шепчет невнятно, быстро, а потом густо ворчит:

– Ты, господи, сам знаешь, – всякому хочется, что получше. Михайло-то старшой, ему бы в городе-то надо остаться, за реку ехать обидно ему, и место там новое, неиспытанное, что будет – неведомо. А отец – он Якова больше любит. Али хорошо – неровно-то детей любить? Упрям старик – ты бы, господи, вразумил его.

Глядя на тёмные иконы большими светящимися глазами, она советует богу своему:

– Наведи-ко ты, господи, добрый сон на него, чтобы понять ему, как надобно детей-то делить!

Крестится, кланяется в землю, стукаясь большим лбом о половицу, и, снова выпрямившись, говорит внушительно:

– Варваре-то улыбнулся бы радостью какой! Чем она тебя прогневала, чем грешней других? Что это: женщина молодая, здоровая, а в печали живёт. И вспомяни, господи, Григорья, – глаза-то у него всё хуже. Ослепнет - по миру пойдет, нехорошо! Всю свою силу он на дедушку истратил, а дедушка разве поможет... О, господи, господи...

Она долго молчит, покорно опустив голову и руки, точно уснула крепко, замёрзла.

Что еще? - вслух вспоминает она, приморщив брови. - Спаси, помилуй всех православных; меня, дуру окаянную, прости,- ты знаешь: не со зла грешу, а по глупому разуму.

И, глубоко вздохнув, она говорит ласково, удовлетворенно:

Все ты, родимый, знаешь, все тебе, батюшка, ведомо.

Мне очень нравился бабушкин бог, такой близкий ей, и я часто просил ее:

Расскажи про бога!

Она говорила о нём особенно: очень тихо, странно растягивая слова, прикрыв глаза и непременно сидя; приподнимется, сядет, накинет на простоволосую голову платок и заведет надолго, пока не заснешь:

Сидит господь на холме, среди луга райского, на престоле синя камня яхонта, под серебряными липами, а те липы цветут весь год кругом; нет в раю ни зимы, ни осени, и цветы николи не вянут, так и цветут неустанно, в радость угодникам божьим. А около господа ангелы летают во множестве,- как снег идёт али пчелы роятся,- али бы белые голуби летают с неба на землю да опять на небо и обо всем богу сказывают про нас, про людей. Тут и твой, и мой, и дедушкин - каждому ангел дан, господь ко всем равен. Вот твой ангел господу приносит: "Лексей дедушке язык высунул!" А господь и распорядится: "Ну, пускай старик посечёт его!" И так всё, про всех, и всем он воздаёт по делам - кому горем, кому радостью. И так все это хорошо у него, что ангелы веселятся, плещут крыльями и поют ему бесперечь: "Слава тебе, господи, слава тебе!" А он, милый, только улыбается им - дескать, ладно уж!

И сама она улыбается, покачивая головою.

Ты это видела?

Не видала, а знаю! - отвечает она задумчиво.

Говоря о боге, рае, ангелах, она становилась маленькой и кроткой, лицо её молодело, влажные глаза струили особенно теплый свет. Я брал в руки тяжёлые атласные косы, обертывал ими шею себе и, не двигаясь, чутко слушал бесконечные, никогда не надоедавшие рассказы.

Бога видеть человеку не дано - ослепнешь; только святые глядят на него во весь глаз. А вот ангелов видела я; они показываются, когда душа чиста. Стояла я в церкви у ранней обедни, а в алтаре и ходят двое, как туманы, видно сквозь них всё, светлые, светлые, и крылья до полу, кружевные, кисейные. Ходят они кругом престола и отцу Илье помогают, старичку: он поднимет ветхие руки, богу молясь, а они локотки его поддерживают. Он очень старенький был, слепой уж, тыкался обо всё и поскорости после того успел, скончался. Я тогда, как увидала их,- обмерла от радости, сердце заныло, слезы катятся,- ох, хорошо было! Ой, Ленька, голуба душа, хорошо все у бога на небе и на земле, так хорошо...

А у нас хорошо разве?

Осенив себя крестом, бабушка ответила:

Слава пресвятой богородице,- все хорошо!

Это меня смущало: трудно было признать, что в доме всё хорошо; мне казалось, в нем живётся хуже и хуже. Однажды, проходя мимо двери в комнату дяди Михаила, я видел, как тетка Наталья, вся в белом, прижав руки ко груди, металась по комнате, вскрикивая негромко, но страшно:

Господи, прибери меня, уведи меня...

Молитва ее была мне понятна, и я понимал Григория, когда он ворчал:

Ослепну, по миру пойду, и то лучше будет...

Мне хотелось, чтобы он ослеп скорее, - я попросился бы в поводыри к нему, и ходили бы мы по миру вместе. Я уже говорил ему об этом; мастер, усмехаясь в бороду, ответил:

Вот и ладно, и пойдём! А я буду оглашать в городе: это вот Василья Каширина, цехового старшины, внук, от дочери! Занятно будет...

Не однажды я видел под пустыми глазами тетки Натальи синие опухоли, на жёлтом лице её - вспухшие губы. Я спрашивал бабушку:

Дядя бьет ее?

Вздыхая, она отвечала:

Бьет тихонько, анафема проклятый? Дедушка не велит бить её, так он по ночам. Злой он, а она - кисель...

И рассказывает, воодушевляясь:

Все-таки теперь уж не бьют так, как бивали! Ну, в зубы ударит, в ухо, за косы минуту потреплет, а ведь раньше-то часами истязали! Меня дедушка однова бил на первый день Пасхи от обедни до вечера. Побьёт - устанет, а отдохнув - опять. И вожжами н всяко.

Не помню уж. А вдругорядь он меня избил до полусмерти да пятеро суток есть не давал,- еле выжила тогда. А то еще...

Это удивляло меня до онемения: бабушка была вдвое крупнее деда, и не верилось, что он может одолеть её.

Разве он сильнее тебя?

Не сильнее, а старше! Кроме того - муж! 3а меня с него бог спросит, а мне заказано терпеть...

Интересно и приятно было видеть, как она оттирала пыль с икон, чистила ризы; иконы были богатые, в жемчугах, серебре и цветных каменьях по венчикам; она брала ловкими руками икону, улыбаясь смотрела на неё и говорила умиленно:

Эко милое личико!..

Перекрестясь, целовала.

Запылилася, окоптела,- ах ты, мать всепомощная, радость неизбывная! Гляди, Леня, голуба душа, письмо какое тонкое, фигурки-то махонькие, а всякая отдельно стоит. Зовется это Двенадцать праздников, в середине же божия матерь Феодоровская, предобрая. А это вот - Не рыдай мене, мати, зряще во гробе...

Иногда мне казалось, что она так же задушевно и серьезно играет в иконы, как пришибленная сестра Катерина - в куклы.

Она нередко видала чертей, во множестве и в одиночку.

Иду как-то великим постом, ночью, мимо Рудольфова дома; ночь лунная, молосная, вдруг вижу: верхом на крыше, около трубы, сидит чёрный, нагнул рогатую-то голову над трубой и нюхает, фыркает, большой, лохматый. Нюхает да хвостом по крыше и возит, шаркает. Я перекрестила его: "Да воскреснет бог и расточатся врази его", - говорю. Тут он взвизгнул тихонько и соскользнул кувырком с крыши-то во двор,- расточился! Должно, скоромное варили Рудольфы в этот день, он и нюхал, радуясь...

Я смеюсь, представляя, как черт летит кувырком с крыши, и она тоже смеётся, говоря:

Очень они любят озорство, совсем как малые дети! Вот однажды стирала я в бане, и дошло время до полуночи; вдруг дверца каменки как отскочит! И посыпались оттуда они, мал мала меньше, красненькие, зелёные, черные, как тараканы. Я - к двери,- нет ходу; увязла средь бесов, всю баню забили они, повернуться нельзя, под ноги лезут, дёргают, сжали так, что и окститься не могу! Мохнатенькие, мягкие, горячие, вроде котят, только на задних лапах все; кружатся, озоруют, зубёнки мышиные скалят, глазишки-то зелёные, рога чуть пробились, шишечками торчат, хвостики поросячьи - ох ты, батюшки! Лишилась памяти ведь! А как воротилась в себя - свеча еле горит, корыто простыло, стиранное на пол брошено. Ах вы, думаю, раздуй вас горой!

Закрыв глаза, я вижу, как из жерла каменки, с её серых булыжников густым потоком лъются мохнатые, пёстрые твари, наполняют маленькую баню, дуют на свечу, высовывают озорниковато розовые языки. Это тоже смешно, но и жутко. Бабушка, качая головою, молчит минуту и вдруг снова точно вспыхнет вся.

А то, проклятых, видела я; это тоже ночью, зимой, вьюга была. Иду я через Дюков овраг, где, помнишь, сказывала, отца-то твоего Яков да Михайло в проруби в пруде хотели утопить? Ну, вот, иду; только скувырнулась по тропе вниз, на дно, ка-ак засвистит, загикает по оврагу! Гляжу, а на меня тройка вороных мчится, и дородный такой чёрт в красном колпаке колом торчит, правит ими, на облучок встал, руки вытянул, держит вожжи из кованых цепей. А по оврагу езды не было, и летит тройка прямо в пруд, снежным облаком прикрыта. И сидят в санях тоже всё черти; свистят, кричат, колпаками машут, - да эдак-то семь троек проскакало, как пожарные, и все кони вороной масти, и все они - люди, проклятые отцами-матерьми; такие люди чертям на потеху идут, а те на них ездят, гоняют их по ночам в свои праздники разные. Это я, должно, свадьбу бесовскую видела...

Не верить бабушке нельзя - она говорит так просто, убедительно.

Но особенно хорошо сказывала она стихи о том, как богородица ходила по мука земным, как она увещевала разбойницу "князь-барыню" Енгалычеву не бить, не грабить русских людей; стихи про Алексея божия человека, про Ивана-воина; сказки о премудрой Василисе, о Попе-козле и божьем крестнике; страшные были о Марфе Посаднице, о Бабе Усте, атамане разбойников, о Марии, грешнице египетской, о печалях матери разбойника; сказок, былей и стихов она знала бесчисленно много.

Не боясь ни людей, ни деда, ни чертей, ни всякой иной нечистой силы, она до ужаса боялась чёрных тараканов, чувствуя их даже на большом расстоянии от себя. Бывало, разбудит меня ночью и шепчет:

Олёша, милый, таракан лезет, задави. Христа ради!

Сонный, я зажигал свечу и ползал по полу, отыскивая врага; это не сразу и не всегда удавалось мне.

Нет нигде,- говорил я, а она, лёжа неподвижно, с головой закутавшись одеялом, чуть слышно просила:

Ой, есть! Ну, поищи, прошу тебя! Тут он, я уж знаю...

Она никогда не ошибалась - я находил таракана где-нибудь далеко от кровати.

Убил? Ну, слава богу! А тебе спасибо...

И, сбросив одеяло с головы, облегчённо вздыхала, улыбаясь.

Если я не находил насекомое, она не могла уснуть; я чувствовал, как вздрагивает её тело при малейшем шорохе в ночной, мёртвой тишине, и слышал, что она, задерживая дыхание, шепчет:

Около порога он... под сундук пополз...

Отчего ты боишься тараканов?

Она резонно отвечала:

А непонятно мне - на что они? Ползают и ползают, чёрные. Господь всякой тле свою задачу задал: мокрица показывает, что в доме сырость; клоп - значит, стены грязные; вошь нападает - нездоров будет человек, - всё понятно! А эти - кто знает, какая в них сила живёт, на что они насылаются?

Однажды, когда она стояла на коленях, сердечно беседуя с богом, дед, распахнув дверь в комнату, сиплым голосом сказал:

Ну, мать, посетил нас господь,- горим!

Да что ты! - крикнула бабушка, вскинувшись с пола, и оба, тяжко топая, бросились в темноту большой парадной комнаты.

Евгенья, снимай иконы! Наталья, одевай ребят! - строго, крепким голосом командовала бабушка, а дед тихонько выл:

Я выбежал в кухню; окно на двор сверкало, точно золотое; по полу текли-скользили жёлтые пятна; босой дядя Яков, обувая сапоги, прыгал на них, точно ему жгло подошвы, и кричал:

Это Мишка поджег, поджег да ушел, ага!

Цыц, пёс,- сказала бабушка, толкнув его к двери так, что он едва не упал.

Сквозь иней на стёклах было видно, как горит крыша мастерской, а за открытой дверью её вихрится кудрявый огонь. В тихой ночи красные цветы его цвели бездымно; лишь очень высоко над ними колебалось темноватое облако, не мешая видеть серебряный поток Млечного Пути. Багрово светился снег, и стены построек дрожали, качались, как будто стремясь в жаркий угол двора, где весело играл огонь, заливая красным широкие щели в стене мастерской, высовываясь из них раскалёнными кривыми гвоздями. По тёмным доскам сухой крыши, быстро опутывая её, извивались золотые, красные ленты; среди них крикливо торчала и курилась дымом гончарная тонкая труба; тихий треск, шёлковый шелест бился в стёкла окна; огонь всё разрастался; мастерская, изукрашенная им, становилась похожа на иконостас в церкви и непобедимо выманивала ближе к себе.

Накинув на голову тяжёлый полушубок, сунув ноги в чьи-то сапоги, я выволокся в сени, на крыльцо и обомлел, ослеплённый яркой игрою огня, оглушённый криками деда, Григория, дяди, треском пожара, испуганный поведением бабушки: накинув на голову пустой мешок, обернувшись попоной, она бежала прямо в огонь и сунулась в него, вскрикивая:

Купорос, дураки! Взорвет купорос...

Григорий, держи ее! - выл дедушка. - Ой, пропала...

Но бабушка уже вынырнула, вся дымясь, мотая головой, согнувшись, неся на вытянутых руках ведёрную бутыль купоросного масла.

Отец, лошадь выведи! - хрипя, кашляя, кричала она. - Снимите с плеч-то,- горю, али не видно!..

Григорий сорвал с плеч её тлевшую попону и, переламываясь пополам, стал метать лопатою в дверь мастерской большие комья снега; дядя прыгал около него с топором в руках, дед бежал около бабушки, бросая в неё снегом; она сунула бутыль в сугроб, бросилась к воротам, отворила их и, кланяясь вбежавшим людям, говорила:

Амбар, соседи, отстаивайте! Перекинется огонь на амбар, на сеновал, - наше всё дотла сгорит и ваше займётся! Рубите крышу, сено - в сад! Григорий, сверху бросай, что ты на землю-то мечешь! Яков, не суетись, давай топоры людям, лопаты! Батюшки-соседи, беритесь дружней, - бог вам на помочь.

Она была так же интересна, как и пожар: освещаемая огнем, который словно ловил её, чёрную, она металась по двору, всюду поспевая, всем распоряжаясь, всё видя.

На двор выбежал Шарап, вскидываясь на дыбы, подбрасывая деда; огонь ударил в его большие глаза, они красно сверкнули; лошадь захрапела, упёрлась передними ногами; дедушка выпустил повод из рук и отпрыгнул, крикнув:

Мать, держи!

Она бросилась под ноги взвившегося коня, встала пред ним крестом; конь жалобно заржал, потянулся к ней, косясь на пламя.

А ты не бойся! - басом сказала бабушка, похлопывая его по шее и взяв повод. - Али я тебя оставлю в страхе этом? Ох ты, мышонок...

Мышонок, втрое больший её, покорно шёл за нею к воротам и фыркал, оглядывая красное её лицо.

Нянька Евгенья вывела из дома закутанных, глухо мычавших детей и закричала:

Василий Васильич, Лексея нет...

Пошла, пошла! - ответил дедушка, махая рукой, а я спрятался под ступени крыльца, чтобы нянька не увела и меня.

Крыша мастерской уже провалилась; торчали в небо тонкие жерди стропил, курясь дымом, сверкая золотом углей; внутри постройки с воем и треском взрывались зелёные, синие, красные вихри, пламя снопами выкидывалось на двор, на людей, толпившихся пред огромным костром, кидая в него снег лопатами. В огне яростно кипели котлы, густым облаком поднимался пар и дым, странные запахи носились по двору, выжимая слезы из глаз; я выбрался из-под крыльца и попал под ноги бабушке.

Уйди! - крикнула она.- Задавят, уйди...

На двор ворвался верховой в медной шапке с гребнем. Рыжая лошадь брызгала пеной, а он, высоко подняв руку с плеткой, орал; грозя:

Раздайсь!

Весело и торопливо звенели колокольчики, всё было празднично красиво. Бабушка толкнула меня на крыльцо:

Я кому говорю? Уйди!

Нельзя было не послушать её в этот час. Я ушел в кухню, снова прильнул к стеклу окна, но за тёмной кучей людей уже не видно огня,- только медные шлемы сверкают среди зимних чёрных шапок и картузов.

Огонь быстро придавили к земле, залили, затоптали, полиция разогнала народ, и в кухню вошла бабушка.

Это кто? Ты-и? Не спишь, боишься? Не бойся, всё уже кончилось...

Села рядом со мною и замолчала, покачиваясь. Было хорошо, что снова воротилась тихая ночь, темнота; но и огня было жалко.

Дед вошёл, остановился у порога и спросил:

Обожглась?

Он зажёг серную спичку, осветив синим огнём своё лицо хорька, измазанное сажей, высмотрел свечу на столе и, не торопясь, сел рядом с бабушкой.

Умылся бы,- сказала она, тоже вся в саже, пропахшая едким дымом.

Дед вздохнул:

Милостив господь бывает до тебя, большой тебе разум дает...

На краткое время, на час, а дает!..

Бабушка тоже усмехнулась, хотела что-то сказать, но дед нахмурился.

Она встала и ушла, держа руку перед лицом, дуя на пальцы, а дед, не глядя на меня, тихо спросил:

Весь пожар видел, с начала? Бабушка-то как, а? Старуха ведь... Бита, ломана.. То-то же! Эх вы-и...

Согнулся и долго молчал, потом встал и, снимая нагар со свечи пальцами, снова спросил:

Боялся ты?

И нечего бояться...

Сердито сдернув с плеч рубаху, он пошёл в угол, к рукомойнику, и там, в темноте, топнув ногою, громко сказал:

Пожар - глупость! За пожар кнутом на площади надо бить погорельца; он - дурак, а то - вор! Вот как надо делать, и не будет пожаров!.. Ступай спи. Чего сидишь?

Я ушел, но спать в эту ночь не удалось: голько что лёг в постель - меня вышвырнул из нее нечеловеческий вой; я снова бросился в кухню; среди нее стоял дед без рубахи, со свечой в руках; свеча дрожала, он шаркал ногами по полу и, не сходя с места, хрипел:

Мать, Яков, что это?

Я вскочил на печь, забился в угол, а в доме снова началась суетня, как на пожаре; волною бился в потолок и стены размеренный, всё более громкий, надсадный вой. Ошалело бегали дед и дядя, кричала бабушка, выгоняя их куда-то; Григорий грохотал дровами, набивая их в печь, наливал воду в чугуны и ходил по кухне, качая головою, точно астраханский верблюд.

Да ты затопи сначала печь-то! - командовала бабушка.

Он бросился за лучиной, нащупал мою ногу и беспокойно крикнул:

Кто тут? Фу, испугал.. Везде ты, где не надо...

Что это делается?

Тетка Наталья родит,- равнодушно сказал он, спрыгнув на пол.

Мне вспомнилось, что мать моя не кричала так, когда родила.

Поставив чугуны в огонь, Григорий влез ко мне на печь и, вынув из кармана глиняную трубку, показал мне её.

Курить начинаю, для глаз! Бабушка советует: нюхай, а я считаю - лучше курить...

Он сидел на краю печи, свесив ноги, глядя вниз, на бедный огонь свечи; ухо и щека его были измазаны сажей, рубаха на боку изорвана, я видел его рёбра, широкие, как обручи. Одно стекло очков было разбито, почти половинка стекла вывалилась из ободка, и в дыру смотрел красный глаз, мокрый, точно рана. Набнвая трубку листовым табаком, он прислушивался к стонам роженицы и бормотал бессвязно, напоминая пьяного:

Бабушка-то обожглась-таки. Как она принимать будет? Ишь как стенает тётка! Забыли про неё; она, слышь, ещё в самом начале пожара корчиться стала - с испугу... Вот оно как трудно человека родить, а баб не уважают! Ты запомни: баб надо уважать, матерей то есть..

Я дремал и просыпался от возни, хлопанья дверей, пьяных криков дяди Михаила; в уши лезли странные слова:

Царские двери отворить надо...

Дайте ей масла лампадного с ромом да сажи: полстакана масла, полстакана рому да ложку столовую сажи...

Дядя Михаило назойливо просил:

Пустите меня поглядеть...

Он сидел на полу, растопырив ноги, и плевал перед собою, шлёпая ладонями по полу. На печи стало нестерпимо жарко, я слез, но когда поравнялся с дядей, он поймал меня за ногу, дёрнул, и я упал, ударившись затылком.

Дурак,- сказал я ему.

Он вскочил на ноги, снова схватил меня и взревел, размахнувшись мною:

Расшибу об печку...

Очнулся я в парадной комнате, в углу, под образами, на коленях у деда; глядя в потолок, он покачивал меня и говорил негромко:

Оправдания же нам нет, некому...

Над головой его ярко горела лампада, на столе, среди комнаты,- свеча, а в окно уже смотрело мутное зимнее утро.

Дед спросил, наклонясь ко мне:

Что болит?

Всё болело: голова у меня была мокрая, тело тяжёлое, но не хотелось говорить об этом, - всё кругом было так странно: почти на всех стульях комнаты сидели чужие люди: священник в лиловом, седой старичок в очках и военном платье и ещё много; все они сидели неподвижно, как деревянные, застыв в ожидании, и слушали плеск воды, где-то близко. У косяка двери стоял дядя Яков, вытянувшись, спрятав руки за спину. Дед сказал ему:

На-ко, отведи этого спать...

Дядя поманил меня пальцем и пошёл на цыпочках к двери бабушкиной комнаты, а когда я влез на кровать, он шепнул:

Умерла тетка-то Наталья...

Это не удивило меня - она уже давно жила невидимо, не выходя в кухню, к столу.

А где бабушка?

Там,- ответил дядя, махнув рукою, и ушел всё так же на пальцах босых ног.

Я лежал на кровати, оглядываясь. К стеклам окна прижались чьи-то волосатые, седые, слепые лица; в углу, над сундуком, висит платье бабушки, - я это знал,- но теперь казалось, что там притаился кто-то живой и ждет. Спрятав голову под подушку, я смотрел одним глазом на дверь; хотелось выскочить из перины и бежать. Было жарко, душил густой тяжёлый запах, напоминая, как умирал Цыганок и по полу растекались ручьи крови; в голове или сердце росла какая-то опухоль; всё, что я видел в этом доме, тянулось сквозь меня, как зимний обоз по улице, и давило, уничтожало...

Дверь очень медленно открылась, в комнату вползла бабушка, притворила дверь плечом, прислонилась к ней спиною и, протянув руки к синему огоньку неугасимой лампады, тихо, по-детски жалобно, сказала:

Рученьки мои, рученьки больно...

«Детство»

(Повесть)

Пересказ

В полутемной комнате на полу, под окном, лежит отец мальчика. Он одет в белое, необыкновенно длинный, его ве­селые глаза прикрыты черными кружками медных монет, доброе лицо пугает оскаленными зубами. Мать, Полуголая, стоит на коленях, зачесывает волосы на затылок гребенкой. Она непрерывно говорит что-то густым хрипящим голосом, и плачет.

Мальчика держит за руку бабушка. Крупная, мягкая, она тоже плачет, подталкивает мальчика к отцу. Он упирается, не идет, ему боязно и неловко. Он не понимал слов бабушки, которая советовала ему проститься с отцом, пока не поздно. Мальчик был тяжко болен, он помнил, что отец во время бо­лезни весело возился с ним, а потом вдруг исчез. Его заменила бабушка, которая пришла с Нижнего. Она говорила с мальчи­ком весело, интересно, ласково, и он очень быстро подружил­ся с ней. Ему хотелось уйти скорее из этой комнаты, где его по­давляла мать. Она всегда была строгой, чистой, гладкой, а те­перь растрепанная, рычала, не обращала внимания на сына.

В дверь заглянули черные мужики. Солдат-будочник закричал, чтобы быстрее убирали. Вдруг мать тяжело взметнулась с пола, тотчас снова села. У нее начались роды. Мальчик спрятался за сундук и оттуда смотрел, как извива­ется на полу мать, как бабушка ползает вокруг нее. Вдруг в темноте закричал ребенок. Бабушка поблагодарила Бога за родившегося мальчика.

Второй оттиск в памяти мальчика — кладбище и гроб отца в могиле. Мужики стали закапывать могилу, а маль­чик нее не отходил. Когда наконец они с бабушкой пошли к церкви, она спросила его, почему он не поплачет? Мальчик ответил, что не хочется. Отец всегда смеялся над его слезами, а мать кричала, чтобы он не смел плакать, Бабушка и внук поехали на дрожках. Мальчик никогда не слышал так часто имя Божие.

Через несколько дней на пароходе умер новорожденный брат Максим. Мальчик смотрит в окно — за ним льется пен­ная, мутная вода. Мать стоит у стены, незнакомая, другая. Бабушка не однажды предлагала ей поесть, но она молчала и была неподвижна. Вообще бабушка говорила с мальчиком шепотом, а с матерью громче, но осторожно, робко. Это еще больше сближало с ней внука. Мать сказала странные, чу­жие слова — «Саратов», «матрос». Появился человек в си­нем, принес ящик. Бабушка уложила туда тело маленького братика, но не смогла выйти с ним из каюты из-за полноты. Мать отняла у нее гроб, и они обе вышли. Синий мужик спро­сил мальчика о смерти брата. На что тот засыпал его вопроса­ми: кто он такой? кто такой «Саратов»? куда ушла бабушка? Он рассказал матросу о том, как закопали живых лягушек, когда хоронили отца. Матрос сказал, что нужно жалеть не лягушек, а мать. Раздался гудок парохода. Матрос сказал, что надо бежать, и мальчику тоже захотелось убежать. Он вышел к борту парохода, где толпились люди с котомками и узлами. Там его только толкали, спрашивали, чей он? По­явился седой матрос, отнес его обратно в каюту, пригрозил ему. В одиночестве мальчику было страшно, душно, темно. Он попытался выйти, но медную ручку никак нельзя было повернуть. Он ударил по ней бутылкой с молоком, бутылка разбилась, молоко натекло в сапоги. Огорченный, мальчик уснул, а когда проснулся, пароход уже дрожал и около него сидела бабушка. Она расчесывала свои густые, черные, очень длинные волосы. Сегодня она казалась мальчику злой, но она отвечала ему ласковым и добрым голосом. На соседней кровати лежала мать. Бабушка спросила мальчика, зачем он раскокал бутыль с молоком? Она говорила, выпевая слова. Когда улыбалась, лицо казалось молодым и светлым, но его портил рыхлый нос. Она нюхала табак. Вся была какая то темная, но светилась через глаза. Она сутула, почти горбата, очень полная, но движения были легкими и ловкими. До нее мальчик будто спал. А она вывела его на свет, сразу став на всю жизнь самым понятным и дорогим человеком.

Пароход медленно плыл к Нижнему, внук и бабушка проводят дни на палубе. Иногда бабушка думает о чем-то и грустит. Иногда рассказывает сказки, тихо и таинствен­но, слушать ее невыразимо приятно. Даже матросы просят ее рассказать еще. И зовут ужинать. За ужином они угоща­ют бабушку водкой, внука — дынями и арбузами. Все это скрытно, потому что на пароходе едет человек, который за­прещает есть фрукты.

Мать выходит на палубу редко и держится в стороне от бабушки и сына. Ребенок помнил радость бабушки при виде Нижнего. Она чуть ли не плакала. Когда пароход остановил­ся, к нему подплыла большая лодка. На палубу поднялись родственники. Бабушка познакомила внука с дедом, с дя­дями и тетями. Дед спросил, чей он? Мальчик ответил, что астраханский. «Скулы-то отцовы», — заметил дед и скоман­довал слезать в лодку. После того как попали на берег, все толпой пошли в гору. Дед и мать шли впереди всех. За ними шли дядья, толстые женщины в ярких платьях и дети по­старше мальчика. Он шел вместе с бабушкой и теткой На­тальей. Она была с большим животом, ей было трудно идти. Бабушка ворчала, зачем Наталью потревожили. Мальчику очень не понравились все, он чувствовал себя чужим, даже бабушка отдалилась. Особенно ему не понравился дед. Он ка­зался враждебным, но любопытным.

Дойдя до конца съезда, они пришли в приземистый од­ноэтажный дом, грязно-розовый, с выпученными окнами. Хотя он казался большим, внутри было тесно и темно. Вез­де суетились сердитые люди, всюду стоял едкий запах.

Мальчик очутился во дворе, тоже неприятном. Он был завешан мокрыми тряпками, заставлен чанами с разно­цветной водой. В углу, в пристройке, что-то кипело, и неви­димый человек говорил странные слова — «сандал», «фук­син», «купорос».

Началась и быстро потекла странная и пестрая жизнь. Теперь, оживляя прошлое, герой может сказать, что все было так, как было, хотя многое хочется оспорить, отверг­нуть. Слишком обильна жестокостью была жизнь в этом племени. Но правда выше жалости, и нужно рассказывать о тесном и душном круге впечатлений простого русского че­ловека.

Через несколько дней после приезда он заставил внука учить молитвы. Другие дети учились у дьяка. Его же учила тетка Наталья. Она просила просто повторять за ней слова молитвы, не спрашивая значения. Дед спрашивал, учил ли он молитвы? Тетка сказала, что у него плохая память. Тог­да дед сказал, что его надо сечь, и спросил, сек ли его отец? Мальчик не понял, что у него спрашивают, а мать сказала, что отец и сам не бил, и ей запретил. Говорил, что битьем не выучишь. Дед сказал, что будет пороть Сашу за напер­сток. Мальчик не понимал, как это — пороть. Он иногда ви­дел, что дядья давали своим детям подзатыльник, но они го­ворили, что это не больно. Историю с наперстком мальчик знал: дядя Михаил решил подшутить над полуслепым Гри­горием. Саша нагрел наперсток и положил под руку Григо­рия. В это время пришел дед и надел наперсток сам. Дед на­чал искать виноватых, и дядя Михаил свалил все на Сашу. Дед молча ушел. Дядья стали ругаться, все говорили, что виноват дядя Михаил. Мальчик спросил, будут ли его по­роть? Тогда Михаил крикнул матери, чтобы она уняла сво­его щенка, а то он его накажет. Мать сказала, чтобы он по­пробовал, и все замолчали. Она могла говорить краткие слова как-то так, точно отбрасывала людей от себя. Маль­чику было ясно, что все боятся матери, даже дед говорил с ней тише. Поэтому он хвастался, что она — самая силь­ная. Но то, что случилось в субботу, изменило его отноше­ние. До субботы он тоже успел провиниться, ему очень было занятно, как красится материя, и он захотел покрасить что- нибудь сам. Он поделился мечтой с Сашей, которого взрос­лые хвалили за послушание, а дед называл подхалимом. Саша Яковов был неприятен Алеше, ему больше нравил­ся Саша Михайлов. Он жил одиноко, любил сидеть в углах и около окон, молчать. А Саша Яковов мог говорить много и солидно. Он посоветовал взять из шкапа белую скатерть и окрасить ее в синий цвет. Мальчик вытащил скатерть, опустил край ее в чан, но подбежавший Цыганок вырвал ее и крикнул брату, чтобы позвал бабушку. Бабушка зао­хала, заплакала, потом стала уговаривать Цыганка, чтобы не говорил ничего дедушке, а Сашке — чтобы не наябедни­чал, она семишник даст. В субботу, перед всенощной, маль­чика привели на кухню. Дед готовил прутья. Саша Яковов не своим голосом просил прощения, но дед сказал, что про­стит, когда высечет. Саша покорно пошел к скамье и лег. Ванька привязал его шею полотенцем к скамье, стал дер­жать щиколотки. Дед позвал Алешу посмотреть, как секут. Саша от каждого удара кричал, дед приговаривал, что бьет за наперсток и за донос про скатерть. Бабушка закричала, что не даст бить Алексея, стала звать дочь. Дед бросился к ней, выхватил мальчика, приказал привязать. Дед засек его до потери сознания, и мальчик несколько дней хворал. В эти дни он сильно вырос, и сердце стало чутким к обиде и боли, своей и чужой. Его также поразила ссора бабушки и матери. Бабушка выговаривала, что она не отняла сына. Мать отвечала, что она хочет уйти, ей тошно. Вскоре она действительно уехала куда-то погостить.

К больному пришел дед. Он принес гостинцы, сказал, что перестарался. Просто разгорячился. Он вспоминает, что и его били, говорит, что от своих нужно терпеть и учиться, а чужим не даваться, что его также обижали, а он выбился в люди. Он начал рассказывать о своем бурлачестве. Ино­гда он вскакивал с постели и размахивал руками, показы­вал движения бурлаков и водоливов. Деда звали, но Алеша просил не уходить. И он до вечера пробыл с мальчиком, ко­торый понял, что он не злой и не страшный. Хотя забыть побои тоже было невозможно. После деда все решились про­ведывать больного. Чаще других была бабушка. Приходил и Цыганок, показывал свою руку. На ней были красные рубцы. Оказалось, он подставил руку, чтобы Алеше меньше попало. «За любовь принял», — сказал Цыганок. Он учит Алешу распускать тело, чтобы не было больнее, когда будут снова сечь. Он хорошо знает, как дед бьет, и хочет помочь мальчику научиться хитрить.

Цыганок занимал особое место в доме, дед ругался на него меньше, а за глаза хвалил его. Дядья тоже обращались с Цыганком ласково, не то что с Григорием, которому то нож­ницы нагреют, то гвоздь положат, то -накрасят лицо фукси­ном. Мастер сносил все молча, но у него появилась привыч­ка — прежде чем что-то взять, он обильно смачивал слюной пальцы. Бабушка ругала шутников. О Цыганке за глаза дя­дья говорили плохое. Бабушка объяснила, что они оба хотят потом взять его в свои мастерские. Хитрили они, а дед драз­нил их, говорил, что хочет оставить Ивана Цыганка себе.

Теперь мальчик жил с бабушкой, и она, как на пароходе, рассказывала сказки, или свою жизнь. От нее он узнал, что Цыганок — подкидыш. На вопросы Алеши она отвечает, что детей бросают от нехватки молока, от бедности. Дед хотел от­нести ребенка в полицию, а она отговорила. Ведь у нее очень много умерло детей, его она взяла на их место. Она очень об­радовалась Иванке, назвала его жуком, любила его.

В воскресенье, когда дед уходил на всенощную, Цыга­нок доставал тараканов, делал из ниток упряжь, вырезал сани и по столу разъезжала четверка вороных, за санями отправлял таракана-«монаха». Также показывал дресси­рованных мышат, с которыми обращался бережно, кормил и целовал. Знал фокусы с картами, деньгами, был, как ребе­нок. Но особенно был памятен в праздники, когда у празд­ничного стола собирались все. Много ели, пили, затем дядя Яков играл на гитаре. Под его музыку становилось жалко и себя, и других, все сидели неподвижно, слушали. Особен­но напряженно слушал Саша Михайлов, да и все застыва­ли, как очарованные. Дядя Яков цепенел, лишь пальцы его жили отдельной жизнью. Он всегда пел одну и ту же песню. Алеша не выносил ее, плакал в тоске.

Цыганок тоже слушал песню, иногда жалел вслух, что у него нет голоса. Бабушка предлагала ему сплясать. Яков по ухарски кричал, отбрасывая тоску, и Цыганок выхо­дил плясать. Он плясал неутомимо, самозабвенно, и лю­дей заражало его веселье. Они тоже вскрикивали, взвизги­вали. Бородатый мастер говорил Алеше, что не хватает его отца. И вызвал бабушку пройтись, как она иногда проходи­ла с Максимом Савватеевым. Бабушка, посмеиваясь, отка­зывалась. Но все стали просить ее, и она пошла в пляс. Але­ше она показалась смешной, он фыркнул, но все взрослые неодобрительно посмотрели на него. Мастер попросил Ива­на не стучать каблуками, а нянька Евгенья запела. Бабуш­ка не плясала, а рассказывала что-то. То останавливаясь, то уступая кому то дорогу, она танцевала свой танец и стано­вилась выше ростом, стройнее, красивее и милее. Кончив плясать, она принимала похвалы от сидящих, а сама рас­сказывала о настоящей плясунье, от танца которой плакать в радости хотелось. Бабушка ей завидовала.

Все пили водку, Григорий больше всех. Он становился разговорчивым и все чаще говорил об отце Алеши. Бабуш­ка соглашалась, что он был Господне дитя. Мальчику было все неинтересно, грустно. Однажды дядя Яков стал рвать на себе рубаху, дергать усы, бить себя по щекам. Бабушка ло­вила его руки, уговаривала перестать.

Выпивши, бабушка становилась еще лучше, будто ее сердце кричало, что все хорошо. Алешу поразили сло­ва дяди Якова о его жене, он спросил бабушку, но она про­тив обыкновения, не ответила ему. Поэтому мальчик пошел в мастерскую и спросил у Ивана. Тот тоже ничего не расска­зал, но мастер поведал мальчику историю о том, что дядя насмерть жену забил, а теперь его совесть дергает. Сказал, что Каширины доброго не любят, завидуют, истребляют. Только бабушка среди них совсем другая,

Алеша вышел из мастерской напуганный. Все было странно и волнующе. Мальчик помнил, что мать и отец ча­сто смеялись, а в этом доме смеялись мало, кричали, тайно шептались. Дети были прибиты к земле, и Алеша чувство­вал себя чужим. Его дружба с Иваном росла. Тот все также подставлял свои руки под удары плетьми. К тому же Алеша узнал еще кое-что о нем. Оказалось, что каждую пятницу его отправляли на базар за провизией. Иногда он долго не возвращался, и все волновались. Больше всех переживала бабушка, что они погубят человека и лошадь. Когда Цыга­нок все же приезжал, все начинали дружно таскать приве­зенные им продукты. Их всегда было намного больше, чем можно было купить на деньги, которые давал дед. Оказа­лось, что Цыганок ворует, а все домашние, кроме бабушки, его хвалят за это. Бабушка боялась, что если Ивана пойма­ют, забьют до смерти. Алеша стал просить Цыганка, чтобы он больше не воровал. Тот и сам понимал, что это плохо, но он делает это со скуки. Цыганок просил, чтобы Алеша нау­чился играть на гитаре, и признался, что не любит Кашири­ных, кроме бабани. А Алешу любит, потому что он Пешков.

Вскоре он погиб. Он и дядья понесли тяжелый крест, который Яков хотел поставить жене на могилу. Деда и ба­бушки не было дома, они уехали на панихиду. Григорий советовал Ивану, чтобы он не держал все в себе. Григорий увел мальчика в мастерскую, рассказал о своем знакомстве с дедушкой. Оказалось, они вместе начинали это дело, а по­том сам стал хозяином. Алеше было приятно и тепло ря­дом с Григорием, а тот поучал — гляди всем в глаза. Но тут произошло страшное. Принесли Цыганка, который теперь умирал посреди кухни. Из него текла кровь, он таял на гла­зах. Дядя Яков сказал, что он споткнулся, дядья бросили крест, его и придавило. Григорий обвинил их в смерти Ива­на. С Ивана сняли шапку, обставили свечами. В кухню тя­жело ввалились дед и бабушка и многие другие. Алеша вы­лез из-под стола, где прятался, но дед отшвырнул его. Он грозил дядьям, а бабушка, черная, приказала всем выйти вон. Цыганка похоронили непамятно.

Алеша часто слушал, как молится бабушка. Она расска­зывала Богу, что случилось, просила за всех, чтобы всем Бог дал своей милости. Рассказывая о Боге, она разворачивала перед мальчиком сказочные красивые картины, где Бог ста­новился кем-то добрым, справедливым. Она говорила, что все в доме хорошо, но Алеша видел обратное. Он часто слы­шал, что все хотели уйти из дома: и Наталья, и Григорий. Наталью бил муж, тихонько от других. Бабушка говорила, что дед тоже бил ее, а она подчинялась — муж, и старше нее. Иногда Алеше казалось, что она играет в иконы, как в ку­клы. Она нередко видела чертей на крышах соседей, в банях, в оврагах. Также она рассказывала мальчику сказки, были. Она не боялась ничего и никого, кроме тараканов.

Однажды загорелась мастерская. Дед выл, а бабушка строго и внушительно командовала. Она кинулась в огонь, чтобы вынести бутыль с купоросом, иначе он мог взорвать­ся. Прибежавшим соседям кланялась и просила помощи, чтобы уберечь их постройки. Она металась по двору, все видя, все замечая.

После пожара дед гордился женой. Той же ночью умер­ла Наталья.

К весне дядья разъехались, и дом наполнился кварти­рантами. Бабушка служила повитухой, лечила детей, дава­ла хозяйственные советы. Иногда в доме появлялась мать и быстро исчезала. Алеша спрашивал, колдунья ли бабуш­ка, а она в ответ начинала рассказывать о своей молодости. Оказывается, она была из бедной семьи, ее мама была ин­валидом — отсохла рука. Бабушка научилась у нее плести кружева, начала сама обеспечивать себе приданое. Потом вышла замуж за дедушку.

Однажды когда дедушка был нездоров, он начал учить Алешу читать. Грамота давалась ему легко. Вскоре читал по слогам псалтырь. Но очень любил и дедовы по­басенки, которые тот после долгих уговоров начинал рас­сказывать. Он говорил о своем детстве, о пленных фран­цузах, об офицере, который жил рядом с ними, о рус­ских людях. Дед говорил, что нужно учить русских, то­чить — а точила настоящего нет. Иногда приходила ба­бушка, тогда они вместе с дедом вспоминали, как ходи­ли на богомолье, как хорошо жили. Затем они обсуждали своих детей, признавали, что они не удались. Дед обви­нял бабушку в том, что она им потакает, бабушка успока­ивала, что у всех такие ссоры и распри. Иногда дед успо­каивался от этих слов, а один раз ударил ее по лицу при Алеше. Она стерпела, ушла.

Снова начался кошмар. Дядья снова стали спорить меж­ду собой, Михаил перебил у Якова всю посуду, буянил, за­тем пошел к отцу. Дед начал ругать Якова, упрекать в том, что они с братом хотят забрать приданое Варвары. Бабушка послала Алешу глядеть в окошко, чтобы вовремя увидеть приближение Михаила. Мальчик увидел, как Михаил за­шел в кабак. Он сказал эту новость деду, тот опять послал его наверх. Мальчик все чаще думал о матери. Где она жи­вет, что делает? Сквозь думы мальчик замечает, что дядю Михаила выталкивают из калитки. Бабушка сидит на сун­дуке и молит Бога о разуме для своих детей.

За время проживания деда на Полевой улице дом Ка­шириных стал знаменитым из-за драк. Дядя Михайло с пьяными помощниками, отбойными мещанами, держа­ли в осаде дом по ночам. Бабушка бегала во дворе, угова­ривала сына, в ответ слышна была ругань. Однажды, ког­да в один из таких вечеров дед был нездоров, он встал со свечкой у окна, и в него полетели кирпичи. Он то ли сме­ялся, то ли плакал, говорил, что пусть его убьют. В дру­гой раз Михайло ломился в дверь, а четверо — дед, двое постояльцев, жена кабатчика — стояли, ждали. Дверь была почти выбита, бабушка кинулась к маленькому оконцу уговаривать сына, но он ударил ей по руке колом. Дверь распахнулась, дядя вскочил в проем и тут же был сметен с крыльца. Оказалось, бабушке сломали руку, по­звали костоправку. Алеша подумал, что это бабушкина смерть и заорал на нее: «Пошла вон!». Дед выпроводил его на чердак.

Мальчик рано понял, что у бабушки и дедушки — раз­ные боги. Бабушка каждое утро простодушно и искренне хвалила Бога, Богородицу, находя разные новые слова, и это заставляло внука вслушиваться в молитву. Утренняя молитва была недолгой, ей нужно было хлопотать по хозяй­ству. Дед очень сердился, если она запаздывала с чаем.

Иногда дед просыпался очень рано, входил на чердак и, слушая ее молитву, презрительно кривил губы. Он счи­тал, что нужно молиться правильно, по канонам, а она все делает не так. Дед называл ее еретичкой, удивлялся, как ее терпит Господь, а она была уверена, что Бог все понима­ет, «Ему что не говори — Он разберет». Мальчик понимал, что Бог бабушки всегда был вместе с ней, она даже живот­ным говорила о Нем. Ее Бог ко всем «был одинаково добр, одинаково близок». Однажды избалованный любимец всего двора, дымчатый кот, притащил скворца. Бабушка отняла измученную птицу и упрекнула кота: «Бога ты не боишься, злодей подлый». Кабатчица и дворник начали смеяться над этими словами, но бабушка гневно крикнула им, что скоты тоже Бога понимают не хуже людей.

Также она беседовала, жалея, с унылым конем Шара- пом, называя его стареньким Боговым работником.

Несмотря на это, бабушка не произносила имени Бога так часто, как дед.

Однажды увидев, что кабатчица ругается с бабушкой и бросает в нее морковью, Алеша решил отомстить ей и за­пер в погребе. Но бабушка заставила ее выпустить, сказав, что нельзя во взрослые дела вмешиваться.

Дед, желая научить внука, всегда говорил ему о Боге вездесущем, всевидящем. Но его молитва была совсем не та­кой, как у бабушки. Перед утренней молитвой он тщатель­но умывался, одевался, причесывался. Затем становился на одно и то же место к образам и внушительно, твердо, внятно и требовательно начинал читать молитву «Верую». Он весь напрягался, будто рос к образам, становясь выше, тоньше, суше.

Алеша внимательно слушал, не пропустит ли дед слово.

И если так случалось, с удовольствием сообщал ему об этом.

Однажды бабушка шутливо сказала ему, что такая од­нообразная молитва скучна Богу. Дед затрясся, бросил ей в голову блюдечко и завизжал, чтобы она ушла вон.

Рассказывая внуку о силе Бога, дед всегда подчеркивал его жестокость. Согрешили люди — и потоплены, и разруше­ны города их. Он говорил, что всякий нарушитель закона Бо­жьего будет наказан смертью и погибелью. Мальчику сложно было поверить в жестокого Бога, и он думал, что его нарочно пугают, чтобы заставить бояться не Бога, а деда. Дед водил внука в церковь. И даже в храме тот разделял, какому Богу молятся там. Всё, что читали священники, было для дедова Бога, а то, что пели певчие в хоре — для бабушкиного. Дедов Бог вызывал у мальчика неприязнь, страх. Он казался стро­гим, не любил никого. Он прежде всего искал в человеке дур­ное, грешное, всегда ждал покаяния и любил наказывать.

В те дни мысли о Боге были главной пищей души маль­чика. Все другие ощущения и впечатления возбуждали в нем отвращение и злость. Бог был самым лучшим и светлым для него — Бог бабушки, который любил все живое. Мальчика тревожил вопрос, как же дед не видит доброго Бога?

У Алеши не было товарищей. Ребятишки не любили его, обзывали Кашириным, что ему совсем не нравилось. Часто случались драки, и Алеша приходил домой в синяках и ссадинах. Но он не мог спокойно смотреть на жестокость детей, когда обижали животных, нищих и Игошу Смерть в Кармане. Местные мальчишки издевались над ним, бро­сали камни, шутили, а он не мог им ответить ничем, кроме двух-трех ругательств. Еще одним жутким впечатлением улицы был бывший мастер Григорий, который совсем ослеп и просил подаяние. Алеша боялся к нему подходить, пря­тался. Алеше, как и бабушке, было перед ним стыдно.

Был еще один человек, которого боялся Алеша. Это была женщина, Ворониха. Вечно пьяная, синяя, огромная, она точно мела улицу, ведь от нее разбегались все кто куда. Бабушка рассказала Алеше, что муж продал ее начальнику, а когда она через два года вернулась, ее дети умерли, а муж сидел в тюрьме. С тех пор она стала пить и гулять.

Бабушка вылечила скворца, отнятого у кота, сделала ему культю, обрезала сломанное крыло, научила разгова­ривать. Несмотря на забаву, мальчику было очень тоскли­во, темно, плохо.

Дед продал дом кабатчику, купив другой, более уют­ный. Соседями стали полковник Овсянников, Бетленг, мо­лочница Петровна. В доме было много незнакомых людей, военный из татар. В пристройке — ломовые извозчики. Алеше приглянулся нахлебник Хорошее Дело. Его не лю­били за увлечение — он занимался чем-то странным. Алеша наблюдал за ним, а однажды Хорошее Дело пригласил его в комнату. Мальчик спросил его, чем он занимается? Тот пообещал ему сделать битку, чтобы он к нему больше не хо­дил. Алеша обиделся и ушел.

Иногда, дождливыми вечерами, если дед уходил из дома, бабушка приглашала всех постояльцев пить чай. В один из таких вечеров она рассказывала историю про ивана-воина и Мирона-отшельника.

Жил-был злой воевода Гордион, он не любил правду и больше всего не любил старца Мирона. Он посылает вер­ного слугу, Ивана-воина, чтобы тот убил старика и принес ему голову, чтобы собаки съели. Иван послушался, пошел, думая о своей горькой доле. Пришел к отшельнику, а тот знал, что он пришел убивать. Стыдно перед отшельником стало Ивану, но и ослушаться воеводу боязно. Он вынул меч и предложил отшельнику помолиться в последний раз за весь род людской. Старик говорит, что лучше сразу бы убил, потому что длинная молитва за род людской. Начал молиться Мирон год за годом, дубок вырос в дуб, от его же­лудя целый лес пошел, а молитве нет конца. Так и держатся они по сей день. Старец просит у Бога радости и помощи людям, а у Ивана истлела одежда, рассыпался меч. Он не может двинуться с места, видно, в наказание, чтобы злого приказа не слушался, за чужую совесть не прятался бы. Л молитва старца до сих пор течет к Господу.

Хорошее Дело внимательно слушал бабушку, порывался записать. Сказка бабушки вызвала у него слезы. На следую­щий день он пришел извиниться за свое поведение. Бабушка запретила Алеше ходить к нему, мало ли он какой. Алеше, наоборот, было интересно, что будет делать Хорошее Дело. Он нашел его в яме, сел рядом с ним. Они подружились. Те­перь Алеша часто наблюдал, что делает Хорошее Дело, как плавит металлы. Разговаривал постоялец мало, но всегда метко и вовремя. Он всегда знал, когда Алеша выдумывает, а когда говорит правду. Например, когда мальчик рассказал о драке, когда они с бабушкой отнимали у мещан извитого, окровавленного человека, Хорошее Дело сразу понял, что это правда. Он также давал советы мальчику, помог ему понять, что сила в быстроте движения. Нахлебника всё больше не любили, бабушка запрещала туда ходить, дед порол за каж­дое посещение. Постоялец уехал, понимая, что он чужой для людей, поэтому его и не любят.

После отъезда Хорошего Дела Алеша подружился с Пе­тром, ломовым извозчиком. Он всегда спорил с дедом, кто из святых святее.

В одном из соседских домов поселился барин. Он обла­дал странной привычкой стрелять из ружья дробью во всех, кто ему не нравился. Петр специально прохаживался мимо стрелка, чтобы тот стрелял в него. А после этого рассказывал истории про свою барыню. Иногда по праздникам приходи­ли в гости Саши — Михайлов и Яковов. Мальчишки реши­ли украсть у соседского барина щенка, для этого составили план. Алеша должен был отвлечь барина, плюнув ему на го­лову, что он и сделал. Алешу поймали и выпороли его одно­го, а дядя Петр шептал, что нужно и камнем. Алеше было стыдно, обидно, а при взгляде на лицо Петра — противно.

Другим соседом был полковник Овсянников. Через за­бор Алеша наблюдал за стариками и за тремя мальчиками, беззлобными и ловкими. Однажды Алеша обратил их вни­мание на себя, но все равно они не звали его играть. Он стал свидетелем, как во время игры в прятки один из братьев упал в колодец. Алеша помог вытащить его. Через неделю братья вновь появились во дворе и позвали Алешу к себе. Он узнал, что у них нет матери, их растит отец и мачеха. Ве­чером появился старик, вывел Алешу за ворота, приказав больше не приходить. Алеша обозвал его старым чертом, и старик пошел ругаться с дедом Алеши. Дед опять порол Алешу. После порки Алеша разговорился с Петром, и тот начал говорить плохие слова про барчуков. Алеша поругал­ся с ним, тот прогнал его с телеги и при Алеше соврал вы­шедшей на шум бабушке, что он терпит от мальчика униже­ния и ругательства, но бабушка не поверила. С тех пор меж­ду Алешей и Петром вспыхнула война. Петр всячески ста­рался досадить мальчику, тот не оставался в долгу. Знаком­ство с барчуками продолжалось.

Поведение Петра менялось в плохую сторону. Приш­ли полицейские, говорили с дедом о Петре. Затем Петровна увидела его в саду, у него за ухом была глубокая трещина, всюду кровь, около правой руки шорный нож. Оказалось, что он, немой и еще один человек грабили церкви.

Однажды мальчик пошел ловить снегирей. Вернувшись домой, увидел тройку лошадей. Приехала мать. Она реши­ла забрать Алешу с собой, дед не позволял. Выпроводив ре­бенка из комнаты, взрослые долго спорили о каком-то ре­бенке матери. Позже мать и сын разговаривали, она проси­ла рассказать что-нибудь. Вскоре мать начала учить Але­шу гражданской грамоте. Заставляла учить стихи. Алеше сложно было запоминать их, на прочтенные строки накла­дывались его собственные стихи. Алеша понимал, что ма­тери плохо с ними. Дед готовил что-то неприятное, и после одной беседы мать ушла к постояльцам. Дед долго бил бабушку, Алеша позже помогал ей убираться и вытаскивал из головы глубоко вошедшие туда шпильки. Назло деду Але­ша порезал его святцы. Дед в ярости хотел избить его, но мать вступилась, пообещала все наладить.

Дед прогнал постояльцев, Бетлингов и решил сам при­нимать гостей. Стали приходить Матрена, сестра бабушки, чертежник Василий, дядя Яков. Мальчик наблюдал по ве­черам за взрослыми, за часовых дел мастером, за песнями Якова. Было два или три таких вечера, а затем мастер явился в воскресенье. Дед торжественно сказал матери, чтобы ими шла с Богом, что мастер хороший человек. Варвара сорвала с себя одежду, оставшись в одной рубахе. Бабушка не выпустила ее в переднюю, а мать сказала, что завтра уедет. Позже, во время обеда, мальчик понял, что русские люди любят забавляться горем.

После случившегося дед стал тише, чаще стал бывать в одиночестве, читал какую то книгу. К матери, которая те­перь жила в двух комнатах передней, стали ходить братья Максимовы, Петр и Евгений, офицеры. После весело про­веденных святок Алеша вместе с Сашей Михайловым пош­ли в школу. Школа Алеше сразу не понравилась, брат, на­оборот, быстро нашел товарищей. Но когда он однажды за­снул на уроке и был осмеян товарищами, то перестал хо­дить в школу. На третий день мальчиков выпороли. Наняли провожатого, но Саша все-таки умудрился сбежать. Толь­ко к вечеру нашли Сашу у монастыря. Привезли его домой, даже не били. А он делился с Алешей планами побега. Але­ша не мог убежать вместе с ним, он решил стать офицером, а для этого нужно было учиться. Вечером бабушка расска­зала историю о суде пустынника Ионы с мачехой. Его отца напоила зельем молодая жена, вывезла сонного на лодке и утопила. Потом стала лживо показывать свое горе. Люди поверили ей, а пасынок Ионушко — нет. Он просил Бога и людей рассудить их. Пусть бросит кто-нибудь нож булат­ный, и в кого он попадет из них, тот и виноват. Мачеха ста­ла ругаться на него, а люди призадумались. Вот вышел ста­рый рыбак и сказал, чтобы дали ему этот нож. Подкинул высоко в небо, нож птицей полетел в небеса, а на рассвете упал и прямо в сердце мачехи.

На следующий день Алеша проснулся в оспинах. Его переместили на задний чердак, перевязали. Ходила за ним только бабушка. У мальчика были кошмары, от одного, в котором умерла бабушка, он выкинулся из окна. Еще три месяца мальчик провел в постели, ноги его не слушались. Наступила весна, а с ней все чаще и чаще бабушка прихо­дила с крепким запахом водки. Она рассказывала мальчи­ку историю отца, мать отца рано померла. Его взял к себе крестный, начал учить столярскому мастерству, но Максим сбежал и стал работать у подрядчика на пароходах Колчи- на. Там он познакомился с Варей, пришел свататься в сад. Бабушка испугалась, она знала, что дед не отдаст Варю бо­сяку. Максим сказал, что нужно бежать, просил у Акулины Ивановны помощи. Варя призналась матери, что они дав­но живут как муж и жена, только теперь им обвенчаться нужно. Тут бабушка посоветовала Алеше не склонять, как подрастет, женщин на беззаконные дела. Рассказ продол­жался: бабушка было кинулась драться на них, но остано­вилась, боем дело не поправишь. Договорились, что бабуш­ка устроит все с попом и венчанием.

У отца был недруг, и он обо всем догадался. Когда мо­лодые уехали, негодяй потребовал у бабушки полсотни. Она не дала, и тогда он рассказал все деду. Поднялся бунт, со­брались сыновья, помощники, они вооружились кто чем мог, и собрались в погоню. Ведь дед хотел Варвару замуж за барина какого отдать, не за бедного. Бабушка подрезала гуж у оглобли, дрожки дорогой перевернулись, и дед опо­здал — родители Алеши уже повенчались. Максим раски­дал братьев жены, а дед отказался от дочери, а дома избил бабушку, наказал не думать больше о ней. Алеша не мог по­нять, кто говорит правду, ведь дед рассказывал историю иначе — и в церкви он был, и венчание не было тайным.

Бабушка стала ездить к молодоженам, привозить про­дукты, тайно взятые из дома, деньги. Варя и Максим были счастливы. Скоро должен был появиться ребенок, Алеша, а дед все молчал. Хотя он знал, что бабушка туда ходит. Сердце отцовское не выдержало, сказал он бабушке, что­бы пришли молодые. Дед пригласил их жить у себя. Мак­сим носил тещу на руках, любил ее, как маты Они пля­сали вместе, пели, и всем было хорошо. Когда появился Алеша, Максим так радовался, что даже дед умилился. Однако дядья не любили его за шутки — то на Великий пост бутылок наставил в окно, и по дому раздавался жут­кий гул, то из убитых волков чучела сделает, да в сенях поставит. Шутки Максима перенял Яков, они вместе ста­ли делать страшные рожи, ходить по улицам, пугать лю­дей. Михайло затаил злобу на Максима. Вместе с Яковом и еще одним дьячком заманили они его на пруд и столкну­ли в прорубь. Хитростью ушел от расправы Максим, вы­тянулся подо льдом, чтобы не били его больше каблуками по рукам. А когда они ушли, вылез — и в полицию. Он не сказал, что это дядья его чуть не утопили, сказал, что сам упал. Вместе с квартальным вернулся Максим домой, с се­дыми висками, весь багровый, руки в крови. Он подгово­рил бабушку, чтобы она упредила сыновей. Потом дед ска­зал спасибо Максиму за то, что не выдал дядьев. После это­го Максим лежал недель семь, а потом они уехали в Астра­хань, строить триумфальную арку.

Дед обанкротился, дал одному барину деньги в рост, а тот обанкротился. Бабушка рассказала Алеше еще одну историю про дьяка Евстигнея. Он считал себя самым умным, учил всех уму разуму. И забрали его бесы в ад. Сунули его в адово пламя, а он опять спесиво говорит, что у них угарно.

Мать поднималась на чердак редко. Она с каждым днем менялась, становилась красивее, в ней появлялось что-то новое.

У Алеши проснулись ноги, он почувствовал, что они живые, целые. Он пополз к двери, чтобы показать, порадо­вать родных. В комнате у матери он познакомился со ста­рухой, сухой и зеленой. Это была мать Евгения Максимо­ва. А мать сказала, что он будет его отчим, бабушка увела Алешу на чердак. Алеше чувствовал обиду на взрослых об­манщиков. Чуть только ему разрешили выходить на ули­цу, он стал обустраивать в яме жилище. Растаскивал бу­рьян, убирал кирпичи. За деятельной самостоятельной ра­ботой он постепенно терял интерес к домашним делам. Все в доме стало чужим, а старуха в зеленом пугала его и вну­шала отвращение. Она постоянно делала Алеше замечания. В отместку он намазал стулья вишневым клеем. Дед выпо­рол его, мать долго уговаривала не злиться, рассказывала о будущем, планировала много «потом».

Алеша сделал-таки в яме убежище с сидениями. Дед помог ему, перекопал коренья у бурьяна, но потом бросил это занятие. Ведь он собирался продать дом, чтобы дать за матерью приданое. Мальчик поранил ногу заступом и не смог проводить мать к венцу. Потом мать собрала вещи и уехала с Максимовым в Москву. Алеша остался с дедом, помогать ему в саду. У ребенка было тихое и созерцатель­ное время, он перестал замечать разговоры деда. Дед те­перь выгонял бабушку из дома, она жила то у одного сына, то у другого. Он продал дом и снял две комнатки в подва­ле. А еще сказал бабушке, что теперь она будет сама себя кормить.

В тряске прошло два года, вплоть до смерти матери. Она приехала сразу после того, как дед переселился в подвал. Отчим и мать говорили, что все сгорело, дед же говорил, что Евгений проиграл все в карты. Потом Алеша оказал­ся в доме в Сормове, жил с бабушкой, отчимом и матерью. Мальчик постоянно дрался с мальчишками, мать ругала его, бабушка была за кухарку и уборщицу. Перед тем как матери родить, мальчика опять отослали к деду. Приеха­ли мать с ребенком и бабушка, оказалось, отчима выгнали с работы. По настоянию матери Алеша стал ходить в шко­лу. Там его сразу невзлюбили учитель и поп. Учитель — за шалости, а поп — за то, что Алеша передразнивал его ма­неру разговаривать. Противостояние продолжалось до тех пор, пока не приехал епископ Хрисанф, который разглядел в мальчике знания Псалтыря, молитв. Он долго разговари­вал с учениками, а затем вывел Алешу и посоветовал ему сдерживаться, и сказал, что знает причину его озорства.

В школе наладилось — дома произошла катастрофа. В книге отчима Алеша нашел деньги и взял рубль. Он ку­пил книгу сказок Андерсена, хлеб и колбасу. Дома мать по­гасшим голосом спросила его, он ли взял деньги? Алеша со­знался, показал книги, которые тут же были отобраны и на­всегда спрятаны.

Когда мальчик вернулся в школу, там все знали о его проступке, и стали обзывать его вором. Алеша обиделся на мать и отчима, он не хотел больше ходить в школу. Мать спросила, кто именно из учеников сказал первый? Узнав, мать залилась слезами. Алеша вновь стал ходил в школу.

Однажды он стал свидетелем жуткой сцены. Мать пы­талась удержать отчима, а он начал бить ее ногой в грудь. Алеша схватил нож и со всей силы ударил отчима в грудь. К счастью, мать оттолкнула мужа и нож только оцарапал

кожу. Отчим все же ушел из дома. А Алеша вполне пони­мал, что мог зарезать его.

Вспоминая свинцовые мерзости жизни, Алеша понимал, что нужно говорить об этой живучей подлой правде. Наша жизнь изумительна тем, что сквозь пласт этой правды рус­ский человек преодолевает ее, творит, любит, верит, надеется.

Снова Алеша у деда. Бабушка и дед разделили хозяй­ство, поровну все затраты. Дед стал ходить просить денег на жизнь, ему давали. После полусотни лет совместного житья он настаивал на том, чтобы разделить все пополам. Алеша помогал бабушке, сдавал ветошь, вырученные деньги при­носил ей. Потом он связался с компанией подростков, они воровали тес и жерди, но больше им нравилось собирать ве­тошь. Подростки все были из неблагополучных семей, за плечами у каждого была своя тяжелая история. Но маль­чишки жили дружно, деньги доставались им с трудом, но они делили их поровну.

Алеша сдал экзамены в третий класс. Дед забрал все подарки — книгу Крылова, Евангелие, похвальный лист. Алеша стал опять больше времени проводить на улице, но это продолжалось недолго. Отчим опять потерял работу, уе­хал куда-то, мать с золотушным Николаем приехала к деду. Мать медленно умирала, дед все чаще говорил о смерти. Она умерла в августе, бабушка с Колей в то время переехала на квартиру к отчиму. Перед смертью мать несколько раз уда­рила Алешу плашмя ножом.

Через несколько дней после похорон дед сказал: «Иди- ка ты в люди, Алексей». И он так и сделал.

Краткий пересказ по главам «Детство» Горький

На этой странице искали:

• краткий пересказ детство горький
• краткий пересказ детство горький по главам
• краткий пересказ детство
• краткий пересказ отцы и дети по главам
• краткий пересказ горький детство

Название произведения: Детство
Максим Горький
Год написания: 1913
Жанр произведения: повесть
Главные герои: Алексей Пешков - сирота, Варвара - мать, Василий Васильевич - дед, Акулина Ивановна - бабушка, Михаил и Яков - дяди, Иван Цыганок - подброшенный сын дедушки и бабушки.

Сюжет

У маленького Алеши от холеры умирает отец. Это случилось в Астрахане. Бабушка решает забрать его с новорождённым братом к себе в Нижний Новгород. Там живет вся семья, главой которой является дед Алеши, владеющий красильной мастерской. Мать исчезла из его жизни. Атмосфера в доме тяжелая, дядья постоянно ссорятся, недовольные тем, что отец не разделил наследство. Мальчик вынужден претерпевать болезненные телесные наказания от деда за любой неправильный поступок. Далее Алексей жил с матерью, которая вышла замуж. Отчим относился к ней плохо, отношения не заладились. В конце рассказа мама умирает, а дедушка бесчеловечно отправляет Алешу «в люди». Будущие годы Горький описал в следующей повести.

Вывод (мое мнение)

Жизнь несправедлива. Часто в семьях вместо любви и уважения преобладают раздоры, жестокость и боль. Горький явно показал, что наказание до полу смерти не исправляет ребенка, а только делает его обозленным, лишенным естественных чувств. Ребенок, которого бросили легко поддается ненависти и становится несносным для окружающих.