Образование гко год. Органы управления ссср в годы войны

Создание ГКО

Действия Сталина в первые дни войны можно назвать лихорадочными, беспорядочными и реактивными. Не владея ситуацией, не умея руководить войсками, Сталин пытался просто что-то предпринять, потому что ничего не делать было невозможно. В основном это были отчаянные и неадекватные попытки нанести контрудар, которые часто, если не в большинстве случаев, ухудшали положение и вызывали новые жертвы.

Сталин, судя по всему, вполне осознавал, как велика была угроза, нависшая над страной. Существуют убедительные доказательства того, что уже в первые дни войны Сталин пытался договориться с Гитлером, уступив ему ряд советских территорий на западе СССР в обмен на прекращение боевых действий. По поручению Сталина Берия организовал встречу своего представителя с посланником союзной Германии Болгарии. Перед дипломатом с надеждой на передачу Гитлеру были поставлен вопрос об условиях мира: на какие территории претендует Германия? Судьба этой инициативы неизвестна. Скорее всего, болгарский посланник просто не стал ввязываться в посредничество. Однако такое прощупывание почвы говорит о многом. Даже если это был маневр, направленный на то, чтобы ослабить наступательный порыв немцев, очевидно, что Сталин осознавал угрозу поражения.

Об этом же свидетельствовали и другие факты. Наряду с широкой мобилизацией в Красную армию и подготовкой новых рубежей обороны уже в первые дни войны началась массовая эвакуация. Причем вывозу подлежали не только население и материальные ресурсы из фронтовых районов. Осуществлялась секретная, но очень показательная эвакуация столицы, все еще находившейся на значительном отдалении от боевых действий. 27 июня 1941 года Политбюро утвердило постановление о срочном (в трехдневный срок) вывозе из Москвы государственных запасов драгоценных металлов, драгоценных камней, Алмазного фонда СССР и ценностей Оружейной палаты Кремля. 28 июня столь же срочно было решено эвакуировать денежные знаки из московских хранилищ Госбанка и Госзнака. 29 июня принимается решение о переводе в тыл аппаратов народных комиссариатов и других руководящих учреждений. 2 июля Политбюро постановило вывезти в Сибирь саркофаг с телом Ленина, 5 июля – архивы, прежде всего архивы правительства и ЦК партии.

Один из функционеров, вызванный днем 26 июня к Сталину, вспоминал: «Сталин выглядел необычно. Вид не просто усталый. Вид человека, перенесшего сильное внутреннее потрясение. До встречи с ним я по всяким косвенным фактам чувствовал, что там, в приграничных сражениях, нам очень тяжко. Возможно, назревает разгром. Увидев Сталина, я понял, что худшее уже случилось». Последующие несколько дней не принесли облегчения. Сталин все в большей мере осознавал тщетность своих приказов и степень неуправляемости армии.

Всего через неделю после начала войны в Москву стали поступать тревожные известия о тяжелейшем положении Западного фронта и сдаче столицы Белоруссии Минска. Связь с войсками в значительной мере была утрачена. В Кремле наступила тяжелая пауза. 29 июня впервые с начала войны в кремлевском кабинете Сталина не было зафиксировано заседаний. По свидетельству Микояна, вечером у Сталина собрались Молотов, Маленков, Микоян и Берия. Скорее всего, встреча состоялась или в кремлевской квартире Сталина, или на его даче. Сталин позвонил Тимошенко. Вновь безрезультатно. Военные не владели ситуацией. Встревоженный Сталин нарушил привычный распорядок и предложил членам Политбюро поехать в Наркомат обороны. Здесь он лишний раз убедился в том, что катастрофа приобрела огромные размеры. Сталин обрушился на генералов с упреками и обвинениями. Не выдержав напряжения, начальник Генерального штаба Жуков разрыдался и выбежал в соседнюю комнату. Успокаивать его отправился Молотов. Эта сцена, видимо, отрезвила Сталина. Он понял, что давить на военных бесполезно. Выходя из здания Наркомата обороны, Сталин, по свидетельству Микояна и Молотова, сказал: «Ленин оставил нам великое наследие, мы – его наследники – все это просрали».

Крепкие выражения и грубость для Сталина не были редкостью. Однако в данном случае они отражали действительно высокую степень смятения. Из Наркомата обороны Сталин, судя по всему, уехал на дачу.

На следующий день, 30 июня, Сталин не появился не только в своем кремлевском кабинете, но вообще в Москве. В ситуации нараставшей катастрофы такая самоизоляция могла иметь критические последствия. Огромная управленческая машина, выстроенная под Сталина, в его отсутствие неизбежно давала сбой. Нужно было что-то делать. Инициативу взял на себя Молотов, старший в неформальной иерархии членов Политбюро. По словам Микояна, Молотов заявил: «У Сталина такая прострация, что он ничем не интересуется, потерял инициативу, находится в плохом состоянии». Косвенно это подтвердил много лет спустя сам Молотов в беседах с Чуевым: «Дня два-три он не показывался, на даче находился. Он переживал, безусловно, был немножко подавлен». Очевидно, что память изменила Молотову в деталях: Сталин оставался на даче более короткий срок, чем два-три дня. Однако в условиях катастрофического начала войны даже короткое отсутствие вождя, естественно, воспринималось как критическое.

Встревоженный Молотов решил действовать. Он вызвал на совещание Берию, Маленкова и Ворошилова. Речь, конечно, не шла о формальном или фактическом оттеснении Сталина от власти. Соратники ломали голову над тем, как «выманить» Сталина с дачи, заставить его вернуться к делам. Задача была непростой. Заведенный порядок не предполагал визитов на сталинскую дачу без приглашения. В чрезвычайной ситуации такой несанкционированный визит мог восприниматься Сталиным особенно болезненно. Не менее сложно было сформулировать причину такой поездки. Открыто сказать Сталину, что его депрессия угрожает безопасности государства, никто бы не решился. Однако поднаторевшие в политических интригах члены Политбюро придумали блестящий ход. Они решили все вместе (обязательно вместе!) поехать к Сталину и предложить ему проект создания высшего органа власти на военный период – Государственного комитета обороны во главе с самим Сталиным. Помимо Сталина, в ГКО предлагалось включить четверку разработчиков проекта. Молотов назначался первым заместителем председателя ГКО.

Теперь все получалось гладко и убедительно. Для визита к Сталину существовала веская причина, никак не связанная с тем, что он не появлялся на рабочем месте. Предложение о создании ГКО во главе со Сталиным демонстрировало не только решимость продолжать борьбу, но и преданность соратников вождю. Коллективная поездка позволяла сгладить возможное негодование Сталина.

Когда план был согласован Молотовым, Маленковым, Ворошиловым и Берией, в кабинет Молотова позвали Микояна и Вознесенского. Они были двумя членами руководящей группы, которых «четверка» решила не включать в ГКО. Однако на дачу к Сталину Микоян и Вознесенский, демонстрируя единство рядов, должны были поехать.

Рассказ о том, что произошло на сталинской даче, оставил Микоян. Сталина, по его словам, делегация застала в малой столовой, сидящим в кресле. Он вопросительно посмотрел на соратников и спросил, зачем они пришли. «Вид у него был спокойный, но какой-то странный», – вспоминал Микоян. Выслушав предложение о создании ГКО, Сталин согласился. Небольшое препирательство вызвал проект «четверки» о персональном составе ГКО, озвученный Берией. Сталин предложил включить в ГКО также Микояна и Вознесенского. Однако Берия, уполномоченный «четверкой», изложил аргументы «против» – кто-то должен остаться на руководстве в СНК. Сталин не стал возражать.

Публикация мемуаров Микояна в 1999 г., подготовленная его сыном С. А. Микояном, в данном фрагменте содержит многочисленные изменения и вписывания в первоначальный текст, сохранившийся в архиве. С. А. Микоян явно старался создать впечатление об испуге Сталина. С этой целью в оригинальные диктовки А. И. Микояна были вписаны такие фразы: «Увидев нас, он (Сталин. – О. Х. ) как бы вжался в кресло»; «у меня (Микояна. – О. Х. ) не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовывать». Однако важно помнить, что эти акценты добавлены позднее и не принадлежат Микояну.

Мог ли Сталин быть испуган? Как трактовать совещание на даче 30 июня? Несомненно, это был кризисный момент в развитии сталинского единовластия. Как бы аккуратно ни вели себя сталинские соратники, они нарушили важные правила политического протокола диктатуры. Члены Политбюро приехали к Сталину, предварительно сговорившись между собой и по собственной инициативе. Они предложили принять важнейшее решение и настаивали на его принятии в том виде, в котором согласовали между собой. Принципиальное значение имело формальное подтверждение роли Молотова как второго лица в государстве и невключение в состав ГКО Вознесенского, которого Сталин в мае 1941 г. назначил вместо Молотова своим первым заместителем в СНК. Фактически соратники Сталина давали понять ему, что перед лицом смертельной угрозы необходима консолидация руководства, сложившегося после Большого террора, что новые перетряски в верхах, которые Сталин затеял накануне войны, должны прекратиться. Это был уникальный эпизод. Он знаменовал собой временное изменение характера диктатуры, появление военного политического компромисса, который был чем-то средним между предвоенной тиранией и сталинской лояльностью начала 1930-х годов. Вынужденный для Сталина принцип компромиссных отношений в Политбюро действовал на протяжении почти всей войны.

Решение о создании ГКО, согласованное на даче у Сталина, на следующий день было опубликовано в газетах. Включение в состав ГКО только Сталина, Молотова, Берии, Ворошилова и Маленкова вовсе не означало, что остальные высшие руководители Политбюро утратили свое административное влияние. Микоян и Вознесенский выполняли важнейшие функции хозяйственного характера. Жданов полностью сосредоточился на обороне Ленинграда. Каганович в качестве наркома путей сообщения занимался железными дорогами, значение которых в условиях войны и эвакуации было трудно переоценить. В феврале 1942 г. Микоян, Вознесенский и Каганович были введены в состав ГКО.

Образование ГКО дало толчок дальнейшему сосредоточению в руках Сталина формальных атрибутов высшей власти. 10 июля 1941 г. Ставка Главного командования, которую возглавлял нарком обороны Тимошенко, была преобразована в Ставку Верховного командования под руководством Сталина. 19 июля решением Политбюро Сталин был назначен наркомом обороны, 8 августа – Верховным главнокомандующим. Все становилось на свои места. Сталин возвращался к народу и армии в его привычном образе единовластного лидера, решительного и уверенного в победе. Важнейшую роль в этом «возвращении Сталина» сыграла его известная речь по радио 3 июля.

В отличие от Молотова, который 22 июня выступал в здании Центрального телеграфа, расположенного рядом с Кремлем, Сталин потребовал, чтобы трансляция его речи была организована прямо из Кремля. Перегруженные делами связисты были вынуждены исполнять эту бессмысленную прихоть. В здание Совета народных комиссаров срочно протянули кабели. Сталин, сидевший за столиком с микрофонами и бутылкой боржоми, зачитал выступление. Это обращение Сталина к народу было во многих отношениях уникальным. «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» – уже это начало речи было непривычно и совсем не в сталинском стиле. Его специально отметили и запомнили многие современники событий. Прильнув к приемникам или вчитываясь в строки газетного репортажа, люди искали в словах Сталина ответ на главный вопрос: что будет дальше, как скоро закончится война? Однако ничего обнадеживающего Сталин не сообщил. Существенно преувеличив потери германской армии («лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты»), Сталин был вынужден признать, что «дело идет […] о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР». Тревожно звучали сталинские призывы к народу осознать «всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране», организовать партизанскую борьбу в тылу немцев, создавать отряды народного ополчения, вывозить или уничтожать все материальные ресурсы с территорий, которым угрожает захват противником. Сталин объявил начавшуюся войну всенародной и отечественной. Из всего этого следовал очевидный вывод – война будет тяжелой и долгой.

Пока же народу и особенно армии нужно было хоть как-то объяснить причины катастрофы, указать на очередных «козлов отпущения». Долго искать не пришлось. Вскоре было объявлено о полном развале Западного фронта и ошибках его руководства во главе с генералом Д. Г. Павловым, что однозначно говорило о направлении показательных репрессий. Павлов и ряд его подчиненных были преданы суду и расстреляны. Приказами, подписанными Сталиным, об этом широко оповестили армию.